Опасности прекрасный лик
Шрифт:
— К тому же, — как сказал Дом однажды Ларк, когда они возвращались к нему домой после долгого рабочего дня, — Джонни совершенно не представляет, насколько велики окажутся расходы. Он тратит миллион долларов так, будто это сотня. Декорации на его съемочной площадке настолько роскошны, что обходятся в сумасшедшие деньги, а у него есть еще слабость к использованию сотен статистов в массовках, а им ведь всем надо платить. Боюсь, вместо того чтобы потратить грумовский миллион на завершение фильма, он увлечется еще какой-нибудь новой завиральной идеей.
— А кто занимается монтажом фильма?
— Роджер Гриджио. Ему уже приходилось
Ларк застонала.
— Я хочу, чтобы фильм был выпущен к июню, — сказал Дом. — Я знаю, что правление не потерпит, если фильм будет отложен снова.
— А Джонни завязал со спиртным?
— Насколько мне известно, да. Я думаю взять несколько дней и съездить туда. Хочу заставить его завершить съемки. Он рассматривает этот фильм как гимн окружающей среде. А будет ли фильм идти пять или десять часов, его не волнует. Джонни всегда было плевать на кассовость. Но Роджер свое дело знает. — Дом взглянул на Ларк. — Хочешь поехать со мной в Бразилию? Мне бы хотелось переговорить с Роджером и посмотреть, как идут дела у него в монтажной в Манаусе. А у тебя есть подход к Джонни, как нам обоим известно. К тому же тебе, наверное, доставит удовольствие посмотреть на тропические леса, пока они еще существуют. Мы будем отсутствовать самое большое неделю.
— Звучит великолепно, — ответила Ларк.
Она до сих пор не могла привыкнуть к тому, как легко Дом срывается с места. Ларк понимала, что он богат, но все равно Амазонка находилась слишком далеко, чтобы слетать туда вот так на несколько дней. Она помнила, как Нью-Йорк, находящийся в двух часах езды от Догвудской фермы, казался ей другой планетой.
Они прибыли в Рио-де-Жанейро утром в пятницу и направились в отель «Копакабана Пэлас». Прямо под балконом проходила широкая, шумная улица. Необычная дорожка из выложенных волнообразно черных и белых камней отделяла шоссе от пляжа Копакабана. Полоса великолепного золотого песка изгибалась идеальным полумесяцем от горы до горы, стоявших по краям.
Пляж уже начал заполняться любительницами солнца, сверкающими медными телами, многие из которых были с обнаженными грудями; почти на всех, и мужчинах и женщинах, были надеты крошечные, едва приметные полосочки ткани.
— Зачем они вообще что-то надевают на себя? — смеясь, сказала Ларк.
— Это возбуждает больше, чем просто обнаженное тело, — ответил Дом.
Одетые в одинаковые гостиничные купальные халаты, они позавтракали на веранде: черный кофе, булочки и почти в фут длиною папайя с ароматными, горчащими косточками. Ларк уселась Дому на колени, повернувшись спиной к солнцу, и между поцелуями откусывала сочные ломтики папайи.
— Я не могу больше этого выносить, — наконец простонал Дом.
— Чего? — обиженно спросила Ларк.
— Тебя. Ты сводишь меня с ума.
Он поцеловал ей подбородок, слизнув с него стекающие капли папайи.
— Пойдем в номер.
— Отнеси меня, — приказала Ларк.
Пошатываясь, Дом отнес Ларк в номер и опустил на мягкую кровать, которая податливо прогнулась под ее тяжестью.
— Надеюсь, у меня не сдвинулись позвонки, — сказал Дом, падая на нее сверху.
Ларк рассмеялась, проводя длинным пальцем по мускулам на его обнаженной
руке.— Сомневаюсь.
Халаты полетели в сторону. Они лежали, тесно прижавшись и заглядывая глубоко в глаза друг другу.
— Все хорошо, — наконец прошептала Ларк, как бы прочитав его мысли. — Мне на самом деле сейчас хорошо, Дом.
Он взял ее нежно, ощущая удовольствие, которое испытывала Ларк, как свое собственное.
— Моя Ларк… вся моя. — Он покусывал сбоку ее шею и ухо. — Такая прекрасная… такая сексуальная… моя…
Ларк закрыла глаза и пролепетала его имя.
— Открой глаза, — приказал Дом.
Она подчинилась.
— Зачем?
На лице его было написано выражение полнейшего обожания.
— Я хочу видеть тебя. У тебя такие прекрасные глаза. Такие выразительные.
Он стал ласкать ее еще нежнее, а затем с такой силой, от которой Ларк задохнулась.
— Не закрывай глаза, — рассмеялся Дом.
— О Дом!
Он медленно лег на Ларк, отводя волосы, рассыпавшиеся по ее лицу. Все происходило так, будто между ними нет никаких барьеров. Они слились воедино — в одно тело, в одну душу. Ларк обхватила его ногами. Они по-прежнему смотрели друг на друга, пот выступил бусинками у них на лбу и над верхней губой, а глаза приобретали все более отрешенное выражение.
Ларк кончила первой, однако глаз она не закрыла. Дом кончил сразу же за ней и обессиленно рухнул на нее.
Он почти тут же стал слезать с нее, но Ларк удержала его.
— Не двигайся, — попросила она.
— Я слишком тяжелый.
— Нет, ты не тяжелый.
— Правда?
— Правда.
Следующим утром они вылетели в Манаус, где работала съемочная группа Джонни. Дорога заняла почти пять часов: огромные размеры Бразилии поразили Ларк. Они летели над густым покровом джунглей, затем достигли районов, вырубленных лесорубами и фермерами. Ларк слышала о катастрофическом уничтожении тропических лесов, но только увидев все своими глазами, поняла масштабность трагедии. Лес выкорчевали отвратительными пятнами, оставляя на его месте обезображенные грязные пустоты.
— Дай Бог, чтобы у Джонни хватило сил передать, как это жутко, — с чувством сказала Ларк.
— В этом-то вся и беда с Джонни, — согласился Дом. — Трудно не поддержать его, даже когда он разоряет компанию.
Внизу несла свои мутные воды широкая Амазонка.
— Не хотелось бы мне упасть туда, — заметила Ларк, восхищаясь рекою. — Она, наверное, кишит пираньями?
— Это не самое худшее, — ответил Дом, однако отказался рассказать ей, что может быть хуже, чем быть съеденным живьем в одно мгновенье.
Манаус был построен в стиле старинного европейского города, с собственным оперным театром, существующим с прошлого столетия.
— Представить себе не могу дам в их платьях с кринолином и мужчин в цилиндрах, которые идут в оперу посреди этих джунглей! — воскликнула Ларк, потирая лоб. — Это прямо сюрреализм какой-то!
Их отель находился в стороне от главной площади и по роскоши уступал «Копакабана Пэлас», но, слава Богу, там был кондиционер.
После обеда они взяли напрокат джип. Джонни снимал фильм в джунглях, под густым покровом сплетенных ветвей. Сквозь плотную зелень не проникало ни малейшего солнечного света, не было видно даже кусочка неба. Одна лишь бесконечная растительность, гул странных насекомых, все остальное — жуткая тишина. Изумрудный свет отбрасывал на все однообразную тень.