Опасный вкус
Шрифт:
Сколько им на самом деле лет? Моих мозгов не хватит придумать такой изощренный план. Я и с Рафом поступила так, бросила его, придумав и решившись на это в одну секунду. Я искала решение. Они выходят что тоже, но только неразрешимой дилеммы для них не существовало.
– Да! Я не хочу оставаться здесь! Там!
Она поднимает правую руку и показывает в сторону моря.
– У меня есть родные. Двоюродные бабушка и дедушка. Они заберут меня.
– А у меня нет никого.
Если все так как говорит Лиз. У нее есть все шансы вернуться к нормальной жизни, тогда как Паоло, как и меня, никто
– Тогда тем более пошли!
Мальчишка быстро качает головой. Я вижу, как его лицо искажает гримаса, еще никогда не виденная мною.
– Она не простит.
– Простит! Простит! Она добрая!
– Зато ты злая.
Паоло разворачивается и убегает. Я вижу как его фигурка в темном балахоне с упавшим на плечи капюшоном теряется среди лодок в конце пирса. И едва удерживаю себя, чтобы не подорваться и не побежать вслед за ним.
Что тут происходит?
Рафаэль выгнал их? Почему не поговорил со мной? Почему не посоветовался?
Потому что я бы никого не выгнала и не услышала этого всего. Мне было бы тяжело и жалко. Мне и сейчас жалко этих детей, что раньше времени не просто стали взрослыми, а переняли их все самые жестокие привычки.
Я ставлю кружку с чаем на приборную доску, а сама закуриваю сигарету.
– Вместо того что вырубать меня и подсыпать в кофе таблетки, - говорю я “в воздух”, подняв лицо вверх, - могли бы просто пустить кровь в воду и не обязательно мою.
Небо сегодня синее-синее и если смотреть в него очень долго, то можно забыть что вокруг тебя кошмар. Еще бы подо мной была покачивающаяся лодка или холм полный душистых трав, тогда бы я точно забыла обо всем на свете.
– Я не хотела тебя ударить, - звучит через несколько мгновений, затем Лиз показывается передо мной.
– Просто сильно разозлилась.
– Ты последнее время только и делаешь, что злишься. Чаще, чем вампиры. Даже не думаешь контролировать себя.
Я тянусь к кружке, не упуская из виду ее внимательного взгляда.
– Мне потом очень стыдно, а в те моменты злость просто захлестывает меня.
– Мой отец учил меня, что когда стыдно нужно извиняться.
Произнесла я, сама еще толком не понимая к чему я клоню - то ли вынуждаю ее извиниться, то ли признаться во лжи. Ни то, ни другое проблему не решит.
“Совесть - это внешняя сторона души. Однако она дама не из болтливых, словарный запас у нее совсем не большой, но если она появляется - ей нужно дать возможность выговориться.”
Так говорил отец, когда мне было то ли шесть, то ли семь лет. Я напакостила соседям: разрисовала всю дверь и стену мелками, а после назвала их сына черным.
Он был арабом. Наполовину. Глаза у него были восхитительно синими, а сам он таким смуглым. Кажется, я так и сказала ему, что он метис или полукровка.
Имени его не помню. Они потом съехали через год или два. Кажется, переехали в Калифорнию.
Я просто страшно перепугалась в тот день: его родители затащили меня к себе в квартиру, чтобы я повторила сказанное на улице. Он же просто нравился мне, был взрослым и очень красивым, но внимания на такую мелочь как я не обращал.
Сколько ему было? Четырнадцать? Или все шестнадцать?
Любой
ребенок на моем месте испугался бы, а узнай об этом мой папа, так их бы еще и посадили, но этого не случилось. Они рассказали отцу об одном и умолчали о другом. Позже, когда папа узнал об этом моменте, он хмурился дольше обычного, а потом спросил: почему я не сказала ему всего? Не знаю. Я чувствовала себя виноватой совершенно за другое.– У меня не было папы.
– А что говорила мама?
Одного взгляда Лиз было достаточно, чтобы понять: ее мама придерживалась нескольких иных способов воспитания.
– Она много работала и уставала. Мы общались на выходных, а по вечерам она просила оставить ее в покое.
Что я могу сказать ребенку, который не считает меня авторитетом только потому, что я не бью ее?
– Так что ты хотела сказать?
– Ты теперь не поверишь мне?
Выдает она не меньше чем через минуту. Долго она. Ждала, что я помогу ей и скажу еще что-нибудь? Скажу, что она ребенок и ничего страшного?
Нет.
– Я не стану бить тебя, чтобы доказать свою правоту, силу, крутость, но и верить твоим не искренним извинениям - я тоже не стану. Твое поведение отвратительно и ты злишься на меня за то, что я контролировать не в силах. Это я…
– Не в силах?
Ее опять несет.
– Нет! Это тебе подвластно. Будь скромнее…
Это моя лодка и хоть и плохонький, но мой план. Ее выгнал Раф и пусть он не посоветовался со мной, но я благодарна ему.
– Мне кажется, что тебе не мешало бы последовать собственным советам. Сколько тебе лет?
– В декабре исполнилось тринадцать.
Она не сказала о дне рождении. Я была уверена, что оно у нее поздней весной. Ближе к лету. Тринадцать. Самый невыносимый возраст. Все меняется. Тело, характер, мысли. Никто не привык к изменениям и все испытывают дискомфорт, но хуже всего тебе самому. Хочется быть взрослой, а временами на ручки. И ты злишься, что никто не понимает тебя. Никто не способен понять что происходит с тобой сейчас. Хотя, все ведь прошли через это. Но чужой опыт как обычно не достаточно хорош.
– Помогла тебе моя скромность? Твой отвратительный характер? Твоя злость? Хоть что-то?
– Просто ты взрослая.
– Именно, а ты - нет, несмотря на взрослые мысли и подлые поступки.
Я допиваю чай и ставлю пустую кружку рядом с собой. На всякий случай. Не хочется получить на этот раз в лоб.
– Пожалуйста, Алекс! Пожалуйста!
– говорит она, не особо стараясь сделать жалостливый тон.
– Я больше так не буду и постараюсь контролировать себя.
Меня тошнит от ее актерских данных. Одно только притворство! Куда делась моя милая девочка?
– Убеди Рафаэля.
У нее уже не получится провести меня. Я буду сомневаться в каждом ее слове. Отныне и впредь.
Всегда.
Пока не закончится ее взросление. До тех пор пока она не станет стабильной и я перестану замечать, сравнивать, возвращаться в воспоминаниях к этому дню.
– А ты? Ты согласна взять нас обратно?
Нет.
– Если только тебе поверит Раф. Заодно покажешь ему, что такое скромность и обаяние, что значит быть настоящей девочкой, а не это все, что ты демонстрировала последнее время.