Операция "Ананас"

— Ладно, — миролюбиво согласился я. — Позвоню как-нибудь.

— Вот и позвони… Колобок ваш разбился… Друг твой…

— Что значит, разбился? — нахмурился я.

— То и значит, слово вполне понятное. Да и чего ещё ждать было… Выпил и поехал на отцовой машине. Ну, и сам понимаешь. Женя говорит, плохой он, просит, чтоб ты приехал. Извиниться хочет за что-то. Куда?! Да доешь сначала!

Признаюсь, Колобок после определённых событий вообще перестал меня интересовать, но по-человечески, конечно, было жаль. Молодой ведь совсем, жить бы ещё и жить…

— Доем, ба, доем. Позвоню только и сразу доем.

Я подошёл к телефону и набрал номер Жени. Оказалось, что они поссорились, Колобок ушёл домой, накатил там и погнал на машине. Гнал, пока не врезался в трамвай. Врачи его вытащили с того света, и он вдруг переродился, стал другим человеком и всё осознал. Теперь вот желал очистить совесть и покаяться.

— Послушай, Женя, — сказал я, выслушав эту историю. — Я, конечно, схожу к нему. Он вне опасности сейчас?

— Да, — ответила она. — Но ему очень и очень плохо. То, что он делал жжёт его изнутри. Он ведь рассказал мне всё, что устраивал, про все козни против тебя. Сказал, что теперь ему ужасно стыдно. Сходи к нему, пожалуйста…

— Зачем, Жень? Всё это в прошлом, скажи, что я не в обиде и зла не помню. Пусть выздоравливает, но, главное, пусть пить завязывает.

— Сашенька, ну пожалуйста, ради нашей давней дружбы…

Я пообещал подумать, и Женя страшно обрадовалась, благодарила меня и даже прослезилась, будто я уже навестил её Колобка.

— Ну, что там у них? — спросила бабушка.

— Любовь, кажется, — усмехнулся я.

— Эх ты! — сокрушённо потрясла головой она. — Такую девку проворонил! А этот-то, друг твой ситный, живой вообще?

— Знаешь, — вздохнул я. — У меня такое чувство, будто и Женя, и Колобок примотаны ко мне невидимыми нитями, и теперь мне всю жизнь придётся тащить их на себе.

— Тащить не нужно, но если можешь помочь, всегда помогай, даже чужому, а своему — тем более… Даже и Колобку этому. Ладно, жив он и хорошо, ты мне вот что скажи, ты заявление с Эллой своей подал уже?

— Нет ещё, — усмехнулся я.

— А чего филонишь? Хочешь и эту упустить?

— Да куда торопиться, ба? Посуди сама, нужно ли бросаться в омут, невзирая ни на что? Зачем? Ведь жизнь только начинается, в ней столько всего интересного и волнующего. Я знаю, что будет много встреч. Будут и друзья, и враги, и девицы будут, куда им деться. Разные, и плохие, и хорошие. Нас ждут непростые времена, и мы должны добиться как можно большего для своей страны, да и для себя тоже. Не в материальном плане или далеко не только в материальном плане. У меня появилась интересная работа, которая помогает делать мир лучше. Но этого недостаточно, поверь, я знаю, что говорю. Просто хорошо работать уже недостаточно, нужно хорошенько попотеть, чтобы своротить корабль истории с проложенного маршрута. В общем, работы не в проворот. А женитьба… Женитьба не самоцель. А вдруг, я ещё не встретил ту единственную, которая станет и женой, и другом, и товарищем по борьбе? А вдруг я и не нагулялся совсем?

— Балабол ты, Саня, — усмехнулась бабушка. — То корабль истории, а то вдруг не нагулялся. Если у тебя работы так много, то нечего и гулять. Это знаешь, удел праздных и пустых людей. Ну и потом, если девке голову заморочил, негоже отказываться, а то, как говорится, поматросил и бросил, да? Так что ты давай, посерьёзнее. А мне бы ещё и внуков перед смертью хотелось бы.

— Увидишь, — убеждённо заявил я. — И внуков, и правнуков. Обязательно увидишь, ведь всё у нас ещё впереди.

— Ну что, Александр Петрович, с какой стороны за дело будем браться? — спросил Ананьин.

Он стоял перед моим столом, заваленным бумагами. Кабинет был небольшим, зато персональным, без десятка коллег и начальников. Ничего особенного в нём не было, только самое необходимое — стол, стулья, сейф и портрет Дзержинского на стене.

— Присаживайтесь, Илья Михеевич, разговор у нас длинный будет, — чуть улыбнулся я и показал на стул. — Как вы знаете, курировать вас буду лично я. Обо всех деталях, подробностях, слухах, соображениях и вообще обо всём, будете докладывать мне. Это понятно?

— Да, — деловито кивнул он и, притянув стул, уселся перед моим столом.

— Дело намечается довольно крупное, поэтому требовать я с вас буду по-взрослому. Иными словами, три шкуры спущу, а может и больше. Сеть подпольных производителей мы будем закрывать, но, помимо этого, мне нужно знать, куда и откуда идут все финансовые потоки, кто выделяет фонды и так далее. Мы будем предотвращать хищение, а вы будете действовать, как обычно — наедете, припугнёте и потребуете долю, понятно?

Ананьин кисло улыбнулся.

— Понятно…

— Хорошо. Давайте начнём с отчёта о полученных данных. Готовы?

— Всегда готов, — подтвердил он. — Для вас — всё, что душе угодно…

В кабинет вошла Закирова. Молча подошла к приставному столику и села напротив Ананьина.

— Вот и хорошо, — подмигнул я и протянул к себе бежевую картонную папку. — Хорошо, Илья Михеевич. Очень хорошо.

Я взял ручку и уверенно написал на ней: «Операция «АНАНАС».

– - Почему Ананас?
– - спросил Ананьин.

– - Потом скажу, -- усмехнулся я.
– - Когда время придёт.

25. Будущее не предопределено

А я иду шагаю по Москве…

Мелодия вертелась и кружилась в голове, и я даже принялся её насвистывать. На сердце было легко и радостно и, поддаваясь всеобщему оптимизму, пронизавшему воздух, мне хотелось верить в светлое будущее. Наш олимпийский Мишка ещё не обрёл зловещую улыбку и не стал символом дурацких музеев коммунизма по всему миру.

Ещё не пришли свобода и вседозволенность, а заодно разнузданность, бандитизм и унижение. Ещё народы братского союза не начали учить отпрысков ненавидеть своих «угнетателей» и «колонизаторов».

Ещё транспаранты и революционные лозунги украшали фасады домов, ещё казалось, что всё хорошо и останется таким навсегда. И мне хотелось, сливаясь с толпой прохожих, радостно вышагивающих по олимпийской Москве, верить, что действительно всё у нас хорошо, а будет ещё лучше.

Если кто-нибудь знал бы то, что знал я, он решил бы, что я, возможно, не в своём уме. Но это было не так. Всё я осознавал и всё понимал и даже ломал голову над тем, чтобы попытаться исправить не только настоящее, но и будущее.

И у меня даже уже начал намечаться небольшой, размытый и до конца не ясный, но, всё-таки план действий. И уже Миша понимал, что мне известны сведения о будущем далеко превосходящие лишь информацию о совершённых преступлениях.

Но сейчас я просто радовался жизни. Шагал по Новому Арбату, бывшему ещё проспектом Калинина, и наслаждался молодостью, остротой чувств, погодой и красотой Москвы. Мелодии в голове менялись, но настроение оставалось неизменным.

Вихрем яростным время мчится,