Операция «андраши»

Да-да, против союзников, и в частности против русских. Он подробно объяснил, какими побуждениями он руководствуется и почему. А первый официальный ответ, которого Корнуэлл добился от базы, которая, по-видимому, наконец добилась его от Лондона, побудил Андраши заявить величественно, хотя и с некоторым жаром: «Да, это очень мило — требовать, чтобы доказательства сначала представили мы. Однако V нас, естественно, несколько иная точка зрения. Какой нам смысл прыгать — как это у вас говорится? — со сковородки да в огонь?»

«Но ведь это же одно общее дело», — начал доказывать Корнуэлл.

«Вовсе не одно. Может быть, вам на вашем далеком острове у пределов Атлантики действительно так кажется. Но мы здесь — в глубинах Европы, на самом пороге Европы, — он стукнул себя кулаком в грудь с обычной энергией, но от этого его голос только подскочил на октаву выше, — и мы должны защищать свое будущее».

«Сперва нам необходимо выиграть войну».

«Прекрасно, но как вы собираетесь ее выиграть? За чей счет, позвольте вас спросить? Нет-нет, я вижу, что вы собираетесь сказать мне, что подоспеют американцы со своими тугими кошельками. Ха-ха! Возможно, они и рады будут — когда очнутся от сна, в который их погрузил Рузвельт. Но это может случиться, когда будет поздно. Поздно для нас».

Руперт ничего уже не понимал. Он выслушал эти скорбные тирады и уловил только, что Андраши настаивает на определенных условиях. И вот теперь, когда база полностью ознакомилась с этими условиями и высказалась по их поводу, возникли новые трудности. База сообщила, что точка зрения Андраши вполне понятна и о ней поставлена в известность также и Москва, но о подобном Обещании говорить не приходится. Даже лицо, облеченное высшей властью, ограничилось теплым приглашением и заверениями, что почетному гостю будет обеспечена немедленная доставка в Лондон. «Немедленная?» — «Ну, это значит настолько быстро, насколько нам удастся все организовать». А затем и в Вашингтон, если Андраши пожелает, — именно этого он как будто и желал. И сегодня Руперт мог добавить только некоторые подробности о личных гарантиях, предоставляемых Андраши.

Андраши выслушал их, положив локти на ручки красного дерева и задумчиво соединив кончики пальцев. Затем он слегка откинул свое крупное лицо, аккуратно пригладил серебряные волосы и спросил:

— Вы сегодня вечером слушали радио?

— По правде говоря, я спал.

— С возрастом человек спит меньше… — Андраши наморщил большой лоб и внимательно осмотрел кончики пальцев, — но думает больше. Я слушал последние известия, и могу вам сказать, что времени остается мало. О, речь идет не о том, долго ли мне лично можно будет оставаться тут — болтаться, как это у вас говорят. Пока нынешнее правительство стоит прочно, никаких неприятных вопросов не будет. (Все-таки надо отдать ему должное — он вовсе не старается делать вид, будто очень уж рискует!) Нет, времени остается совсем мало не по этой причине. — Его голос снова начал приобретать пронзительность, и Корнуэлл наклонил голову. — Но в сегодняшней сводке Би-би-си сообщается, что Красная Армия подходит к румынской границе. Вы представляете, как теперь поведут себя немцы здесь?

— Да, вчера я слышал от партизан, что наступление идет полным ходом. Это очень подняло их настроение!

Он и сам был рад, если уж на то пошло… Он поднял голову и встретил пристальный взгляд Андраши.

— Ах, и вы? Наверное, вы полагаете, что и у нас настроение очень поднялось, как вы выразились?

Корнуэлл выдавил из себя улыбку.

— Боюсь, я несколько наивен в вопросах политики. Однако немцы, несомненно, держатся из последних сил. Они мобилизуют подростков. Я сам видел.

Андраши всколыхнулся в кресле, бормоча про себя:

— Надеешься, что хотя бы англичане… — Внезапно он выпрямился и щелкнул пальцами. — Очень хорошо, так расскажите, что вы предлагаете.

Корнуэлл попытался привести свои мысли в порядок.

— Я уже говорил вам, сэр. Мы доставим вас через реку на Плаву Гору. Эта часть пути опасна. Хотя и не слишком — я сам трижды переправлялся и могу сказать, риск не так уж велик. А когда мы доберемся до Плавы Горы, все будет уже просто. Мы проводим вас на равнину и подготовим посадочную площадку для самолета.

Он во что бы то ни стало хотел уговорить этого человека, этого друга Найди и Маргит, этого ученого, знающего тайны, которые так нужны английскому правительству. И он дал себе волю. Но ведь это правда — стоит переправиться через Дунай, а дальше все будет хорошо. Ведь он же прожил там год вполне благополучно… Год? Почти два года. Он уже точно не помнил.

Андраши скептически улыбался.

— Послушать вас, мой милый, так это увеселительная прогулка. Но объясните, как вы сумеете все это устроить? Ну, что касается пути до Плавы Горы, полагаю, ваши… что же, я скажу — ваши коммунисты все организуют. Но посадочная площадка? Когда страна, как мне говорили, наводнена немецкими солдатами?

Руперт сказал с гордостью:

— Вы не знаете партизан, сэр. Они все сделают.

— А у вас нет никаких… опасений относительно того, что именно они сделают?

Он снова был поставлен в тупик, и ощущение одиночества слилось с гневом.

Его локтя коснулись твердые, мясистые пальцы Андраши.

— Вот я вас, кажется, и обидел. Послушайте меня, я попробую вам объяснить.

И он разразился новой речью, сметая мысли Руперта величавым потоком собственных соображений о судьбе и назначении Европы, которую они оба знали и любили. Он говорил о ценности европейской культуры, о их долге спасти то, что еще можно спасти, какой бы трудной эта задача ни оказалась. Надо ясно видеть — какой бы болью это ни оборачивалось, — что обе стороны могут быть правы и неправы, что и там и там есть мудрость и доблесть, безумие и преступление. А увидев, надо понять, как следует жить и трудиться («да, и сражаться, поскольку вы солдат и ваша работа — сражаться, как моя — мыслить») во имя того, чтобы хрупкий корабль цивилизации мог наконец достичь безопасной гавани. Означает ли это, что он защищает status quo? [4] Нет, ни один умный человек не станет теперь этого делать. Status quo обречено. «Но груз, священный груз нашей культуры, наших традиций — не его ли мы должны спасать прежде всего?»

4

Существующее положение вещей (лат.)

Руперт слушал как зачарованный, но слышал только серебряные переливы голоса, вплетающегося в визг трамваев в темнеющем мире снаружи.

— Но те, кого сегодня вели через город…

— Да-да, я знаю. Об этом невозможно говорить. — Голос Андраши, тонкий, беспощадно настойчивый, гипнотизировал и завораживал. — Но надо сохранять благоразумие. Мы захвачены бурей, ураганом нашей цивилизации. Нам требуются крепкие нервы, и мы должны… о да, до определенной степени, конечно… подняться над ветрами, которые хлещут нас, которые налетают на нас с обеих сторон. Да, с обеих сторон, мой дорогой капитан. Это вас расстраивает. Я знаю, я вижу. Это что-то непривычное. Что-то шокирующее. И заставляющее думать. О да, вы твердо знаете, что должны быть на одной стороне и сражаться против другой. В своих рассуждениях вы неправы. — Андраши протестующе поднял руку. — О, но я вас понимаю. Вы вспоминаете своих друзей — вашего Нанди, вашу дорогую Маргит. И вы спрашиваете: что они делают? Ничего. Совсем ничего. И вы задаете себе вопрос: что делает Андраши? Разговаривает, колеблется, напрасно теряет время!

Он попробовал возразить:

— Но вы говорите так, словно обе стороны одинаковы. Словно одна сторона ничем не лучше…

Андраши поднял руку с сильными мясистыми пальцами. Его крупное лицо расплылось в улыбке.

— Но подумайте, мой дорогой капитан! А может быть, это правда? О, я знаю, что вам нелегко выслушивать от меня вещи, смахивающие на ересь. Мир обезумел, и здравый рассудок говорит еле слышно или прячет голову. — Он с нежностью растопырил пальцы. — И все же здравый рассудок — он здесь, капитан, притаился в своем убежище, наблюдает, слушает, ждет. Да, ждет. Бывает время, когда ожидание становится главной задачей… и самой трудной. Но вот когда волна безумия схлынет — а она схлынет, — то окажется, что в мире есть еще здравый рассудок. — Он опустил ладонь. — Хотя бы та его капля, которую представляю я.

Под окном залязгал трамвай, покачиваясь на старых рельсах, зажатых в булыжнике, добавляя свой иронический визг к голосу Андраши. Неужели конец всего этого приведет к новой свирепой буре? Он отогнал эту мысль. Сна была невыносима. Война должна все разрешить — и разрешит все. Все. Только так ее преступления могут быть оправданы.

— Но ведь с помощью преступлений ничего разрешить нельзя. — Андраши сразу нашел слабое место.

— Ну конечно, я просто имел в виду…

— Нет-нет. Потому-то я и говорю: не станем присоединяться ни к одной из сторон…