Операция «андраши»

Отец Косты сказал негромко:

— Это можно увидеть и из дома.

— Так проводи нас.

Отец Косты вышел из своего угла.

— Бранка соберет вам поесть. Я послал ее за хлебом. Через час его не будет.

Марко вдруг вспомнил про осторожность.

— Ты ведь предупредил ее, чтобы она много не покупала?

Отец Косты негодующе взмахнул рукой.

— От Бранки они ничего не узнают.

Он взял свечу, и они вышли из комнаты.

Глава 1 1

Свеча захлебнулась в стеарине. За стеклом незанавешенного окна разгорался новый день. Раздались болезненные вопли первых трамваев. Он представил себе их вагоны горчичного цвета, плакаты, рекламирующие товары, давно исчезнувшие из обихода, — кофе, сливочное масло, личное счастье, — нелепые въедливые плакаты, рождающие сосущую, злую тоску. За грязными оконными стеклами над крышами домов напротив занимающийся день высветлял погребальную пелену желтоватых облаков. Серый и желтый — цвета поражения. Страх вставал вокруг, как баррикада.

Они пришли сюда по длинным коридорам, темным, пахнущим гнилью, без ковров, — по коридорам мертвого дома: невозможно было поверить, что когда-то его строили, когда-то в нем жили. Однако тут, в комнатах, выходивших на улицу — во всяком случае, в этой комнате, — были заметны следы пребывания людей. Люди жили здесь или по крайней мере ночевали — по одному, по двое и редко, устраиваясь кое-как, ненадолго. Но следы их были здесь — успокаивая и в то же время внушая тревогу. У окна стояла продавленная тахта, на которой Марко провел первые часы ночи. На ней еще лежали его кожаный планшет и запасная синяя рубашка. Комната провоняла крысами и запахом давно не мытых мужских тел — прекрасное вступление к новому миру. Окна здесь уже много лет не только не протирались, но даже не открывались. На столе возле тахты лежала горбушка серого хлеба с куском колбасы — завтрак, который принесла ему Бранка. Сколько времени прошло?

Им следовало бы уже выбраться из города. А теперь надо было сидеть, затаившись, не меньше часа. Начало утра опаснее всего. Пожалуй, раньше полудня пойти к Андраши будет нельзя. А пока он сделал что мог: послал Тому с Костой записку. Хоть бы чашку кофе! Марко ушел куда-то с отцом Косты, и Бранка — высокая тоненькая девушка с печальными глазами и каштановыми волосами, закрученными на затылке в тугой узел, — убежала следом за ними. Тишина в комнате была гнетущей, еще более душной, чем смрадный запах пота и грязи.

С ним ничего не случится. Несомненно. И вероятно, хуже всего было именно это сознание. Ничего не случится. Все рискуют всем, — все, кроме него. Он всегда стоял в стороне. «Осторожней, не заплывай слишком далеко!» — как-то крикнула его мать на корнуэльском пляже. Впереди накатывались, изгибаясь, валы прибоя, и он не стал заплывать далеко. Он никогда не заплывал слишком далеко, всегда поворачивал назад в назначенное мгновение, еще безопасное, но волнующее, как рубеж, и благополучно возвращался на берег. В последние годы он испробовал нечто совсем иное, а в результате — ничего. Совсем ничего. Если бы только Андраши согласился! Но и тут он потерпел неудачу.

Он растянулся на тахте и попробовал вообразить катастрофу. В комнату врываются жандармы. Агенты гестапо — в перчатках, безликие. Он прыгнет им навстречу и обменяется с ними мужественными выстрелами. Он умрет… А, какая слащавая чепуха! Ничего он этого не сделает. Его глаза закрылись. Тихое течение куда-то уносило его. Он был здесь и не здесь. Перед ним замаячила гигантская женская фигура со свинцово-серой грудью. Она манила его к себе, обнажая чудовищные бедра. Он бросился к ней сквозь громовый топот шагающих ног и понял, что бессилен сделать хотя бы шаг, что он ни к чему не пригоден. Фигура злобно закричала на него. Его грубо трясли. Он дернулся и проснулся. Спина и плечи у него онемели. Он открыл глаза и замигал, ослепленный ярким светом дня. Нет, в комнату не ворвались жандармы и агенты гестапо, его разбудил Марко.

— Вставайте, на это надо поглядеть! — кричал Марко. — Идите сюда!

Он подошел к окну и понял, почему все еще слышит топот. По улице к рыночной площади, до которой не было и пятидесяти ярдов, гулко бухая сапогами, проходили солдаты.

Он еще ни разу не видел врага по-настоящему. Он видел вражеские самолеты и бомбы, вражеские трупы и далекие силуэты, которые служили мишенью или означали опасность, — и все. Ничего человеческого. Но тут они валили валом — сотни, тысячи. Они заполняли мощенную булыжником улицу и скрывались за углом, там, где она вливалась в рыночную площадь возле вейнберговского банка. Они окликали прилипших к окнам девушек, шли не строем, а почти вразвалку, небрежно закинув винтовки за спину, разбиваясь на кучки, — солдаты, которые переставали быть солдатами, которые были сыты войной по горло, потерпели поражение и возвращаются домой. Он следил за ними с возмущением — казалось, это после неудачного футбольного матча расходятся зрители, обманувшиеся в своих ожиданиях, сердитые, что вообще на него пошли. Нет, не таким следовало увидеть врага. Его мозг царапали слова Андраши: «Надо сохранять ощущение масштаба. Мы должны оставаться над схваткой. Иначе как человечество вновь научится жить само с собой?» Две лошади тащили машину с офицерами. Потом проехал еще один автомобиль — его везла гнедая лошадь, на спине которой сидел молоденький офицер.

— Нет бензина. Но теперь никакой бензин их не спас бы, — с торжеством сказал Марко.

Он слышал и не слышал. Офицер на гнедой лошади обвел улицу взглядом, и секунду они словно смотрели прямо друг другу в лицо. Человек, с которым он встретится когда-нибудь потом (ведь, с ними обоими ничего не случится!), его ровесник, бездумно разменивающий пятый десяток в цветущее, невообразимо мирное время, и они встретятся у Рейна, два дипломата или два преуспевающих коммерсанта, и он ему скажет: «А, да! Я же вас видел в то мартовское утро — вас и остатки вашей дивизии, когда вас вышвырнули из России и гнали через Паннонию… Так выпьем же и помянем эти добрые старые дни… Какие были времена! Подумать только, ведь мы могли бы даже убить друг друга…»

Он почувствовал, что Марко сжимает его локоть.

— Вам нехорошо?

— Нет, а что…

— Да вы же стонали! Или вы не заметили? Нет, он не заметил.

— Я думал… Как мы будем жить с этими людьми потом?

В глазах Марко мелькнула его обычная усмешка.

— Потом? Это ведь совсем другое дело. Тогда-то и начнется настоящий бой.

— Я вас не понимаю. Если мы выиграем войну?

— А что, собственно, мы выиграем, дорогой капитан? Право избежать полного истребления? Шанс остаться в живых?

Голос Марко хлестал его, V него было такое ощущение, словно он заперт в душном чулане. Еще немного, и его стошнит. А Марко все говорил:

— Нам ведь нужно будет кое-что побольше, как вам кажется? Для нас потом еще долго не будет отдыха. Еще очень долго. — Он указал на солдат, скрывающихся за углом рыночной площади. — По-вашему, они поймут? Вы правда так думаете? — Скрестив на груди руки, покачиваясь на каблуках, выставив тяжелый подбородок в сторону проходящих солдат, Марко сам ответил на свой вопрос: — Нет, нам придется снова драться с ними. С ними и с им подобными. С помощью идей. Еще и еще. И конца этому я не вижу.

— Но ведь должен быть конец! Марко сказал с неожиданной сухостью:

— Да, безусловно. Я говорил только, что я — лично я, понимаете? — не представляю, как это будет.

— И вы не хотите остановиться?

— А что это означает? Вот я вам сейчас скажу. — Марко опустил руки и начал щелкать суставами пальцев, сначала на правой, потом на левой. Казалось, он собирается произнести речь. Но он сказал только: — Поражение. Остановиться — значит потерпеть полное поражение.