Операция "Берег"

— Да выпили, смеются.

— Так то разве смех? Зачем нам Авдей? Мить, наша мамка не дура же, а?

Что тут скажешь? И дура, и блядь наша мамка, все верно соседи говорят. Но разве ляпнешь такое малой девчонке? У нее же иной мамки нету.

А Авдей был парнем крепким, здоровым, пожалуй, что и красивым. Говорил мало, деньги всегда имел. Помоложе матери, но кто в доме главный, вопроса не имелось. Улыбался редко и коротко, и та улыбка как лед в углу апрельского двора — холодная и вся в черную точку-крапинку.

Как-то предупредил:

— Ты, щенок, мне в спину не косись. Не терплю.

— А отец вернется, что делать будешь? — спросил Митька.

Сгребли за ворот и к стене притиснули так быстро, что и моргнуть не успел.

— Отец? — шепнул Авдей. — То пустое. Если с германцами не сгинул, тут сгинет. То пустое и простое, Митяйка. Кормлю ж вас, руки должны целовать. А ты вдруг «отец». Вша ты неблагодарная. Понял?

Придушенный Митька даже кивнуть не мог, да оно не особо и требовалось.

Не склонен был к пустословию Авдей. Не болтал, не буянил. Днем спал, в меру выпивши, ночью исчезал, порой на несколько дней. Возвращался с провизией, вещичками, деньгами, на которые уже, правда, особо ничего не купишь. Но не голодали, всё в доме было. А еще два ножа у Авдея имелись: за голенищем носил и в рукаве.

Когда «друг сердца» бывал дома, мать на цыпочках по хозяйству возилась — обед, ужин, пол чистый, рубаха и кальсоны стиранные — все к сроку. Исчезал надолго Авдей, и маманька себе вольный продых давала — заполночь, а то и к утру до дому прибредала.

Догадывался Митька, что вечно такой жизнь не будет — или мать «перо» под ребра за свои гульки получит, или где-нибудь хлопнут ловкого Авдея чекисты. Предпочтительно, конечно, второй поворот. Хотя… Былую нормальную мамку уже и вспомнить не получалось.

Вышло и вовсе иначе.

Возвращался Митька с рынка, где всегда менял книжки с малой доплатой. По нынешним почти сытным, но гадостным временам, сидеть да читать в мастерской было единственным хорошим делом. Уже в переулке окликнул Петька-Черт, бывший одноклассник.

— Слышь, Митяй, ты до дому живей беги. К вам солдат какой-то пошел. Ты глянь, может, батька твой. Вроде похож.

Митька оторопел:

— Когда пришел?

— Так с час назад примерно. Смотри, как бы он твою маманьку…

Митька поглубже сунул за пазуху растрепанных «Царевну» старинного писателя Салиаса[6] и прошлогодний «Миръ приключений», метнулся по переулку.

Во дворе сидела сестра, рыдала навзрыд.

— Ты чего, Райка?

— Он… солдат. А мамка… а он как даст, — сопли у сестры шли пузырями.

Митька взлетел на крыльцо.

Мать была жива, держала у лица мокрое полотенце. Из видимого глаза текли слезы.

— Что? — глухо спросил Митька.

— Сука! Сука он! Какое право спрашивать имеет?! Он где был?! Да, жила как могла. Нос мне сломал, ирод…

Нос у матери сломан не был, только под глазом наливался огромнейший синяк.

— И что еще сказал? — с надеждой спросил Митька.

— Да что?! Что он скажет, нищеброд беспалый?! «Чтоб вы все сдохли» — вот так и сказал, кусочник позорный. Чего его вдруг принесло, урода, штыма полудохлого?!

— Вот ты блядина, — выдохнул Митька.

— Ты кому?! Матери такое?!

Слушать ругань и хлюпанье не стал, ушел во двор, подхватил Райку, отнес в мастерскую, отпоил холодным чаем.

В дом ночевать не пошел, благо август, в мастерской спится хорошо. Но ночью стукнули в дверь:

— Открывай, щенок. Не боись, бить не буду. Но разговор есть, — негромко сказал Авдей.

Митька подумал, решил, что молчать и прятаться смысла нет. Сунул в карман шило, отпер дверь.

Авдей стоял темный, безликий, рук не тянул. Сказал спокойно:

— Вот что, парень. На ногах стоишь, здоровьем здоров, грамоту знаешь. Своим умом проживешь. Лучше тебе исчезнуть.

— Это как?

— Да просто. Кормить тебя не хочу. Чтоб завтра тебя не было.

— Куда же мне?

— Твое дело. Иди, отца ищи. Кончено. Или сам уйдешь, или помогу. Пачкаться не хочу, мне крысенышей резать не в радость. Но раз мешаешь, придется оскоромиться. Не толкай на грех.

— Не убьешь. Люди всё видят.

— Тупой, что ли? Кто вякнет-то? Убежал дурачок отца искать, да и все.

— Не пойду. Мой дом, вот мастерская отцовская.

— Мозги напряги. Ты не уйдешь, сестрица уйдет. Долго ли с крыльца упасть, шею свернуть. Она не злобливая, особо мне не мешает, но раз братец тупой, так всякое может случиться, — пояснил Авдей.

От спокойно-равнодушного тона бандита у Митьки спина похолодела.

— Дошло никак? — понял Авдей. — Ну, прощай. На вот, на первое время.

В его руке были скомканные купюры.

— Не нуждаюсь.

— Как скажешь. Держи тогда поддевку, здесь тряпье без надобности. И чтоб я тебя больше не видел, — Авдей бросил на порог зимний ватный пиджак и пошел к дому.

Ушел утром Митька. Собрал, что пригодиться могло, в мешок, и ушел. Ночевал у рынка, днем крутился. Потом еще раз вернулся — дня через три — через окошко в мастерскую влез, поспал в знакомом месте. Всё казалось, мать придет, в дверь стукнет. Не могла же она не чувствовать, а? Хоть кто-то, но спохватится, искать должен. Ну, хоть Райка…

И понимал умом, что никто малую девчонку в ночь не выпустит, и что мать не выйдет, а все равно так тошно было. Утром вылез в окно, и уже больше не возвращался…

* * *

— Что там, лейтенант? Возвернутся или нет?

— Немцы-то? Да куда они денутся. Хватит нам фрицев. Но пока думают.

Остывают гильзы, усеявшие снег между бревнами, вяло передергивает плечами лейтенант. Холодно мальчишке.

* * *