Операция "Берег"

Не было у Иванова часов и времени, смысла и жизни тоже не было, оказался он ненужный даже милиции — совсем пустое место.

Как-то спал у мола, пришли мальчишки рыбу удить. Иванов маялся, пытаясь себя заново в пустой сон вогнать, но мучила жажда и пацаны говорливые.

…— Да он не красноармеец, дезертир. Лепит из себя больного, всё вино выпрашивает.

— Да как не красноармеец? Я сам видел, как он дяде Рамазу медаль за вино предлагал. Она же серебряная. Не его была бы награда, так в милиции отобрали бы. Его вчера опять запирали. Фронтовик, контуженный, наверное.

— Да все равно не красноармеец. Спер медаль. И документы из госпиталя спер. Милиция, она что… ей с бандитами и диверсантами надо заниматься. Ей пьяницы неинтересны.

Иванов сел, прохрипел:

— Пацаны, вода есть?

Дали бутылку с теплой водой.

Залил в себя, вернул пустую посуду:

— Вот, спасли.

— Да тебя спасешь… щас пойдешь опять набираться.

— Не набираюсь. Лечусь. После контузии. Как доктор прописал.

Засмеялись.

Иванов поднял голову, глянул на умников.

Пацаны шарахнулись, хватая удочки.

— Не боись. Пойду. Подлечился уже.

Вставать было трудно. Пошел прочь. Накатывал прибой по обе стороны мола, плескал волнами и пеной, жгло осеннее утреннее солнце, болела отбитая рука и намятый камнями бок. Шел босой человек в распоясанной гимнастерке, пытался пригладить полные песка волосы на пустой — абсолютно и глухо пустой — голове.

Пить Иванов больше не мог. Совсем уже не шло. Раз не сдох, придется жить дальше. И узнать, какое нынче число.

Оказалось — шестое сентября. Иванов удивился, но не очень — казалось, долго в вине топился, а тут всего ничего прошло — вот что значит виноградный хмель, обманчивый.

Удалось малость подработать — опытный человек, если нужно, и с полутора руками кое-что может. За неделю слегка пришел в себя, пустая голова чего-то начала осознавать. На рынке подарили опорки — отработал за них в меру сил.

Под утро украл рыбацкий плащ, пошел к «железке» — на повороте поезда ход набрать не успевали, залез на платформу с ящиками. Ехать было все равно куда, лишь бы подальше от города проклятого. Лежала в кармане медаль со сломанным штифтом и утерянной закруткой, документы, насквозь проколотые булавкой — позаботился кто-то, чтоб не растерялись — наверное, в милиции. Везде люди хорошие есть, даже последнему психу порой помочь готовы.

Стоял где-то эшелон, высунул Иванов нос из-под плаща. Станция приличная, многочисленные пути, забор заводского типа. Нам пойдет. Спрыгнул с платформы. Закричал часовой с последнего вагона, наставил винтовку. Сиди уж, товарищ, прошляпил злоумышленника.

Сунулся на ближайшую проходную — «пошел вон, пьянь, щас как пальну!». Ладно, другой забор, другая проходная.

— Товарищ, рабочие руки цеху нужны? Опыт есть, с руками, правда, не особо, но одна точно действующая…

В отделе кадров посмотрели с большим сомнением, но документы у Иванова имелись, а люди, хоть и с одной рукой, нужны позарез. Взяли с испытательным сроком и вообще не по специальности. Собственно, все равно было где работать, нужно было в себя прийти. А мозги товарищу Иванову работа всегда надежно вправляла, это даже пустая голова не забывала.

…Штамповочный станок, лист легкого дрянного металла — из листа 116 шайб артикула 66–92. «Права на брак не имеем — продукция понятно куда идет».

Понятно, чего тут непонятного. Штамповал. 140 % плана на второй день, поскольку мозг не отвлекается, и сосредотачиваться человек умеет. Спал в кубовой за лестницами. Сказали — «не положено», были посланы, выволокли силой. После следующей смены снова залез, пришли гнать, были посланы, плюнули, больше не лезли. Да некуда и незачем было выходить с завода штамповщику Иванову, это даже дураку понятно. Да и заводик был не особо режимный, обсудили начальники, решили, что контуженный и малость псих, но работать умеет. Чего вам еще-то?

… Вздыхал-лязгал станок, звякали-катились в ящик-контейнер специфические шайбы. Направлял верной и точной рукой лист железа человек в дырявой спецовке, подправлял неловкой левой рукой, и шло дело. Голова что-то себе начала думать: между сменами пошел, договорился насчет досок, зашел в столярку.

— Слушай, Митрич, ты как-то нормально спросить можешь? Мне же для дела не жалко. Но ты ж смотришь, словно сейчас за кадык возьмешь. Так и тянет тебя киянкой по лбу двинуть. В целях предупредительной профилактики.

— Это после ранения. Не серчай, я же взглядом управлять не особо могу. Засверлиться есть чем?

— Да найдем…

Сделали подкатные ко’злы, удобства сразу прибавилось, не нужно легкий, но прогибающийся лист руками на весу крутить, точнее работа идет. К трем другим станкам приспособили усовершенствование, товарищу Иванову символическую рационализаторскую премию выписали и внеочередной робой поощрили. Пробовали сманить в столярный цех — спец виден. Но Митрич отказался. Знал, что ненадолго здесь. Рука разрабатывалась — цеховая физиотерапия, или как там ее по-медицински правильно обозвать — великая вещь.

Прохладно стало уже и здесь, на югах — шел Иванов по улице, подумывал о кепке. Видимо, когда голова пустая, она больше мерзнуть начинает. А может, возраст….

Совсем себя стариком чувствовал Дмитрий Дмитриевич Иванов. Но это чувство требовалось отложить, поскольку медкомиссия может бдительность проявить.

Военкоматский старлей рассматривал жеваные справки и выписки, мятую красноармейскую книжку.

— У тебя до переосвидетельствования медкомиссии еще почти полгода. Может, долечишься? Успеешь в действующую-то.

— Чего ждать-то? Я одинокий, рука прошла, разработалась.

— Совсем, что ли, разработалась?

— Да почти. Забирайте на фронт, чего там смотреть-думать.

— Смотри, не мальчишка, сам знаешь, каково там.

— О чем и речь. Должок мне нужно отдать.

— Это серьезное основание, — старший лейтенант начал выписывать повестку. — Значит, считай, опять добровольцем?

— Ну, дык привычка.

На заводе рассчитался, медкомиссию проскочил со свистом, постригся товарищ Иванов в последний раз на свои кровные, и первым прибыл в команду мобилизованных.

…Эшелон, шуточки характерные, новобранцы со своими сомнениями и нервами. Знакомое дело. Знал Иванов, что едет в одну сторону, но на сердце определенно стало легче. И в голове что-то начало появляться. Фронт — он творческого подхода требует, там по глупому заканчивать нельзя. Опять же старое гадание припомнилось.

Странное дело: лицо Фиры вспоминалось, как будто вчера простились. А Антонина… пятна на щеках и визг среди винограда. Не лицо — сущая смутность и цветное платье. Был ли женат Иванов? Не был ли?