Операция «Гадюка»

– Далеко отсюда?

– Не очень.

– Как бы мне отвязаться от рикши?

– Прикажите ему ждать здесь.

Когда они вышли снова на набережную, рикша стоял возле двери в подъезд.

– Значит, так, – обратился к нему Леонид Моисеевич. – Вы ждете меня здесь. Отсюда ни шагу.

– Это приказ? – спросил рикша.

– Считайте, что приказ, – сказал доктор.

– Слушаюсь! – Рикша усмехнулся и уселся на край тротуара.

Чумазилла повела доктора по Большой Подьяческой.

До дома с надписью «Salve» было шагов сто от угла. Рикше было несложно за ними наблюдать.

Но его не было видно.

Они вошли в подъезд.

– Я не могу гарантировать, – сказала Чумазилла, – что ваши друзья сейчас сидят дома. У нас был такой сложный и радостный день! Концерт, беседы... А по дороге сюда все очарование было погублено. Возле Биржи мы натолкнулись на обезглавленные трупы. Кто-то хотел, чтобы его жертвы погибли безвозвратно.

В подъезде было сумрачно, масляная краска полотнищами отваливалась от стен, и казалось, что пахло скисшим супом, хотя запахов в Чистилище не бывает. Струйка рыжих муравьев бежала по стене, как струйка крови.

– И кто они – не опознали?

– Кто? – Чумазилла забыла о том, что сказала минуту назад.

– Вы говорили о трупах.

Леонид Моисеевич начал взбираться по лестнице, и Чумазилла последовала за ним.

– Они были обезглавлены. Но Клюкин их узнал. Он подозревал неладное. Он примчался со своей охраной и понял – это Чаянов и Лариса Рейснер.

– Этого быть не может! – Леонид Моисеевич остановился. – Кто поднимет руку на Верховного вождя?

– Вы убеждены, что его избрали Верховным?

– Почти так же, как в своем имени, – ответил Леонид Моисеевич.

– Нам ничего не сообщают.

– На каком этаже они живут? – спросил доктор.

– На третьем. Еще один пролет.

– Вам нет смысла оставаться внизу.

– Разумеется, – согласилась Чумазилла, – только дайте перевести дух.

Они постояли на площадке, потом Чумазилла закричала:

– Егор, открывай, принимай гостей!

– Егор! – Леонид Моисеевич поднимался по последнему пролету.

Дверь отворилась.

– Какие гости! – обрадовался Егор.

За время, пока Леонид Моисеевич его не видел, молодой человек исхудал, лицо осунулось.

Жизнь здесь не красит, подумал доктор, но вслух ничего говорить не стал.

Люся встретила их в коридоре.

Они прошли в комнату, где стоял широкий диван, покрытый одеялами, стол, на котором лежали листы бумаги и несколько карандашей. У стены стоял книжный шкаф, старый, столетней древности, из красного дерева. Книги, которые в нем не поместились, лежали стопками вдоль стены.

– Такой дом был бы приятен и у нас, – сказала Чумазилла, и все ее поняли.

– Садитесь, – сказала Люся.

Леонид Моисеевич любовался ею, и не только потому, что она не потеряла стройной красоты, балетной прямоты спины и изысканной сухости щиколоток. Лицо ее, как и прежде, было простым, может быть, простоватым, но гармоничным и тонко очерченным, словно оно было мраморной копией живой Люси. Румянец ушел, пропал, но Люся припудрила щеки, а может, даже клала тон, чтобы казаться живее.

Она обрадовалась доктору даже больше, чем Егор, потому что для нее доктор был первым и одно время единственным другом в этом мертвом мире, куда она впервые попала девочкой и смогла вместе с Егором отсюда убежать – первая и единственная беглянка.

Доктор защищал ее как мог, когда было совсем худо. А потом они потеряли друг друга. И Люся даже не подозревала, что доктор оказался в Петербурге.

– Садитесь, – сказала Люся, расцеловав доктора, для чего ей пришлось немного наклониться. – Мне жаль, что нельзя вас чаем напоить. Не могу привыкнуть. Ко многому привыкла, а к жизни без чая – не могу.

– Я тебя понимаю, – сказала Чумазилла.

– Да вы садитесь, садитесь. – Егор уговаривал гостей посидеть на диване. – Тут не жестко.

– Почему вы нас искали? – спросила Люся.

– Вот именно! – Тут и Чумазилла сообразила, что этот вопрос надо было задать давно.

– Я услышал имя Люси от Берии, – сказал Леонид Моисеевич. – Вот испугался и побежал.

– Почему испугались? – спросил Егор. Но и сам он напрягся.

– Мне не понравился контекст, в котором прозвучало имя Людмилы.

– А что за контекст?

– Лаврентий Павлович разыскивает Люсю, – объяснил доктор. – Он даже узнал, что Люся живет на Подьяческой, только не выяснил, на какой из Подьяческих. Вот я и кинулся сюда, мне еще повезло, я рикшу поймал.

– Который по Невскому людей возит? – спросил Егор. – Я как-то на нем ездил.

– Погоди ты, Егорка, – перебила его Люся. Хоть она и младше Егора на шесть лет, она всегда чувствовала себя старшей, потому что была бедной, битой, несчастной и страшно живучей помоечной кошкой – так ее называла мать. И все, чего она добилась, она добилась упрямством и трудом. Егорка мягкий. Егорка жил в нормальной семье, его лелеяли и любили, у него были друзья, а родители не пили. – Погоди, Егорка, – повторила Люся. – Объясните, зачем меня ищет этот палач?

– Я знаю только, что он посылал своих людей искать вас. У него есть верный агент по имени Крошка, это маленькое хрупкое создание...

– Знаю, – сказала Люся.

– Этого быть не может! – воскликнул Егор.

– Я так и думала. – В голосе Чумазиллы звучало торжество победившей справедливости. – Я с самого начала поняла неладное – как она могла случайно встретить генерала и втереться к нему в доверие? Гадина, задушу ее собственными руками.

– Эта Крошка – агент Берии? Но зачем?

– Я могу воспроизвести ход его мыслей, – сказал Егор. – Мы хотели послушать, о чем они будут говорить на сенате, на выборах Верховного.

– Зачем вам это слушать? – спросил доктор.

– Я чую, – вмешалась Люся, – что грядут перемены. Это не очень торжественно звучит. Но в самом деле что-то плохое, я убеждена. Могут же у нас быть предчувствия?

– Конечно, вам не все равно, – согласился Леонид Моисеевич, который знал, что молодые люди оказались здесь не потому, что убегали от действительности.