Операция Наследник, или К месту службы в кандалах

Потом он опять бродил по городу, пил водку в кабаках и даже участвовал во встрече православным священством и зеваками у входа в Крестовскую церковь чудотворной иконы Касперовской божьей матери, которую доставил в Одессу херсонский пароход.

Под вечер в Одессе разыгралась сильная буря и Артемий Иванович пошел посмотреть, как будут тонуть в море пароходы. Пароходы не тонули, но, как сказал какой-то господинчик, пришедший на Приморскую улицу с теми же целями, на Ажарской косе можно было увидеть в подзорную трубу паровую яхту «Эриклик», севшую там на мель. К сожалению, николаевское адмиралтейство зафрахтовало землечерпальную машину, которая прорыла на косе довольно глубокий канал, и вчера самый сильный в Одесском порту ледовый буксирный пароход «Полезный» ходил снимать яхту с мели. Это ему не удалось, но, как утверждал господинчик, завтра ее обязательно стащат.

Про «Эриклик» Артемий Иванович что-то недавно слышал или читал, поэтому подарил господинчику очки и отправился в гостиницу. Следующий день он провел также бесцельно, болтаясь по городу и ничего не делая. Вечером, сидя в номере, он раскрыл «Одесский листок» и обнаружил, что накануне в Одессу по железной дороге прибыла судовая команда Балтийского флота, состоящая из шестидесяти человек нижних чинов, назначенных на броненосный фрегат «Владимир Мономах», находящийся в Пирее. Со слов Черевина Артемий Иванович знал, что «Владимир Мономах» должен будет присоединится к «Памяти Азова», и потому утром отправился в Карантинную гавань, чтобы выяснить, нельзя ли будет вместе с матросами переслать на фрегат лодку, чтобы ее затем доставили прямо в Египет. Так было бы и быстрее, да и денег можно было бы сэкономить.

Суетливая Карантинная гавань встретила его резким запахом камня, угля и железа, который забивался едкой вонью нечистот, хлорной извести и карболки, исходившей от каменных нужников при входах на молы. Свистели маневровые паровозы, подтаскивая по рельсам вагоны с углем, с эстакады прямо из вагонов грузился на несколько иностранных пароходов хлеб.

Полуголые грузчики-турки в широких штанах и грязных фесках грузили товар на выстроившиеся вдоль набережной, кормой к берегу, плоские широкозадые фелюки с косыми парусам и под греческими и турецкими флагами. С привалившихся между Карантином и волнорезом иностранных пароходов, резко отличавшихся от аляпавато и ярко раскрашенных парусников своими огромными серыми либо черными корпусами, доносилась русская ругань и отчаянные крики «Майна! Майна! Хабарда!»

* * *

Памятуя наказ Черевина забрать лодку непременно в воскресенье, Артемий Иванович наметил выезд в Севастополь на субботу. Пароходы в Египет ходили из Одессы не слишком-то часто, поэтому субботним утром, явившись в порт, он первым делом направил свои стопы в Карантинную гавань узнать о ближайшем рейсе на Александрию. Весь город был убран флагами, играла музыка, что очень смутило Владимирова и, когда он не сумел пробиться к Карантинному трапу через толпу одесситов, восторженно кричавших «Ура!», то поспешил укрыться в погребке. Здесь он заказал себе скумбрии и кварту дешевого красного вина за двадцать копеек, решив переждать, когда страсти из-за его отъезда утихнут.

Он успел уже изрядно нагрузиться, когда внезапно кто-то схватил его за рукав. Владимиров обернулся и оказался лицом к лицу с Курашкиным в матросской форме.

— Господин Гурин? От не чекав встретыть вас в Одессе!

— Да и я тоже не чаял тебя тут видеть, — проговорил Артемий Иванович, силясь попасть вилкой в двоящуюся скумбрию. — Они там уже кончили мне «ура» кричать?

— Так хиба ж це вам воны крычать, господин Гурин?! Проспись! Ты що, велыкий князь?

— Нет, мы не родственники. Моя матушка с царями себе ничего такого не дозволяла. А что, они решили, что я великий князь?

— Це велыкий князь Михаил Мыколович с жинкою и сыном на вокзал прыбули та зараз до порта направляються, где сядуть на пароход «Князь Потемкын». Зовсим очи залил, чи що?

— Послушай, Курашкин, чего ты ко мне пристал? — капризно сказал Артемий Иванович и долил себе в стакан остаток водки в графине. — Тебе очки надо, чи що?

— Яки очки? — поднял брови Курашкин.

— Начальству втирать, — Артемий Иванович загоготал и заказал еще графин водки.

— Так вы тепер що, по комерцийной части? — спросил матрос, сглатывая слюну. — Торгуете, так сказаты, аптекарськыми товарами?

— Да какой из меня коммерсант! — Владимиров хлопнул стаканчик и удовлетворенно крякнул. — Хотел тут с вами лодку за границу отправить, так не взяли. Может, подсобишь?

— Уж не про пидводну чи лодку вы говорыти?

— А где ты другие-то видал!

— Так давайте же ее скорейше. А то мы сьогодни уходым до Смырны на пароходе «Лазарев». Разом с нами иде на место свого служиння русский военный агент в Афинах полковнык Генштабу Рауш фон Траубенберг, вин ждати не буде.

— Ха! Тебе отдать! Да как же я ее тебе отдам, когда в ей, может, на тыщу пудов, да и той у меня нет?

— Може, отхлебнуть дадыте хоча бы? — кадык на тощей шее Курашкина перекатился на верх под самый подбородок и съехал обратно в воротник.

— Чего уставился? — закричал на него Артемий Иванович. — Очков у тебя нет? Вот и катись отсюдова! Тут подают только интеллигентным людям! В очках или, как у меня, в пенсне.

12 октября, воскресенье

Действительный статский советник Селиверстов слез с извозчика у здания градоначальства и вошел в парадный подъезд. Было еще достаточно рано, да и воскресенье было днем неприсутственным, так что дверь ему открыл дежурный жандарм. Приняв у Селиверстова шинель и шляпу, жандарм повесил их на вешалку и повернулся, чтобы проводить генерала в помещения Петербургского охранного отделения, где его уже с нетерпением ждали. Но Селиверстов уже сам поднимался по лестнице, и сзади его вицмундира с опушкой Ведомства императрицы Марии был приделан пышный бант из ленты, которой в обычных условиях дамы подвязывают чулки.

— Чего вам засвербило так рано встречаться? — с порога спросил Селиверстов у ожидавших его Федосеева и Секеринского.

— Неужели вам не хватило времени этой ночью? — спросил Федосеев.

— Я всю ночь работал. Писал мемуары.

— Ленточки муаровы, пишем мемуары мы, — хмыкнул полковник Секеринский. — У вас в заду подвязка от чулок. Полагаю, вы привязывали ею себя к стулу, чтобы не упасть, если заснете за столом?

Генерал побагровел от смущения и оторвал подвязку вместе с форменной пуговицей, к которой та была привязана. Пуговица ударилась в стену, отскочила и запрыгала по полу.

— Ротмистр! — высунулся в коридор Секеринский. — Принесите кофе его превосходительству.

Он закрыл дверь и добавил, глядя на старого ловеласа:

— Он всю ночь хреном мемуары писал.

— Если вы пригласили меня для того, чтобы поиздеваться надо мной, я немедленно уеду! — рассердился Селиверстов.

— Погодите, ваше превосходительство, — сказал Федосеев. — Разве мы оторвали бы вас от такого важного дела, не будь у нас на то серьезных причин.