Операция «Перфект»

Глава 17 Аутсайдеры

Теперь, когда подозрения Джеймса насчет ноги Джини подтвердились, он не давал Байрону покоя, то и дело спрашивая, когда тот намерен вывести Беверли на чистую воду. Он даже сценарий для этого написал и все пытался выяснить, почему Байрон не хочет попросту расстегнуть этот дурацкий футляр, пока Джини спит. «Ты вообще-то хочешь свою мать спасти?» – вопрошал Джеймс и продолжал без конца названивать Байрону.

А Дайана теперь словно пребывала в ином измерении. В эти последние дни каникул – после того, как она выбросила свои часики, и после этого ужасного концерта, устроенного по настоянию Джеймса, – она, похоже, решила окончательно отказаться от времени. И от этого сама стала казаться какой-то менее прочной, менее реальной. Она, например, могла очень долго совсем ничего не делать. Байрон попытался объяснить матери, что у Джини шины наложены на здоровую ногу, что исходно у нее была травмирована другая нога – если она действительно была травмирована! – но Дайана лишь укоризненно смотрела на него, словно этим взглядом хотела сказать, что ее сын – существо совершенно бессердечное, и твердила одно: «Но ведь она по-прежнему не может ходить!»

У Байрона было ощущение, что они сидят в маленькой лодочке, которая незаметно оторвалась от причала, а никто этого даже и не заметил. Во всем доме часы либо стояли, либо показывали самое разное время – какое бог на душу положит. Заглянув на кухню, Байрон видел, что часы там показывают, скажем, десять минут восьмого, и почти сразу в гостиной обнаруживал, что на самом деле уже половина двенадцатого. Они ложились спать, когда небо становилось темным, и ели, когда мать об этом вспоминала. Представление о том, что у трапез есть определенный распорядок – завтрак, ланч и в пять часов обязательно чай, – Дайана, похоже, совершенно утратила. Во всяком случае, подобные представления о порядке более не казались ей существенными. Каждое утро на полу в холле появлялись пересекающиеся серебристые следы, оставленные проползшими улитками. По углам мягкими облаками клубилась паутина, на подоконниках осел слой пыли и садовой земли. Пустошь постепенно, шаг за шагом, проникала в дом.

– Это непременно должно было случиться, – сказала как-то Дайана. – Такова моя судьба.

– И какова же твоя судьба?

В ответ она просто пожала плечами, словно это была тайна, которую Байрон по малости лет понять еще не мог.

– Тот несчастный случай просто ждал меня, – вздохнула она.

– Но, мама, это же просто случайность! – напомнил ей Байрон. – Просто ошибка.

Она усмехнулась тихонько – словно выдохнула. Потом сказала:

– Значит, именно к этой случайности я и шла всю жизнь с самого начала. Я столько лет потратила зря, пыталась все наладить как следует… но все эти годы ровным счетом ничего не значили. Можно бежать и бежать сколько угодно, от богов все равно не убежишь.

«Кто же они на самом деле такие, эти боги?» – хотелось спросить Байрону. Ведь мать никогда, насколько он помнил, религиозностью не отличалась. Он никогда не видел, чтобы она ходила в церковь, никогда не видел, чтобы она молилась. Однако она все чаще заговаривала об этих богах. А по вечерам стала зажигать маленькие свечки, которые ставила на подоконник. Он заметил также, что мать, случайно обронив грубое слово, поднимает голову и смотрит куда-то в пустоту над головой, словно прося у кого-то прощения.

– Как ни странно, но это принесло мне даже некоторое облегчение, – сказала она Байрону, когда они, сильно проголодавшись, зашли поесть в новую закусочную «Уимпи». Люси рисовала каких-то мумий в розовых платьях и потихоньку складывала в пепельницу кусочки огурца. К счастью, то, о чем говорили Дайана с Байроном, она пропускала мимо ушей.

– Что принесло тебе облегчение? – спросил Байрон.

– Да тот несчастный случай. Я столько лет боялась, что вот-вот все рухнет. И вот, наконец, этот страх исчез.

– Только, по-моему, все же не стоит говорить так, будто все кончено.

Дайана, зажав губами соломинку, пила свою воду со льдом и, лишь когда стакан опустел, сказала:

– Мы не знаем, что нам делать со своей печалью. Вот в чем проблема. Мы бы и хотели от нее избавиться, да не можем.

Усилия, которые Дайана тратила на то, чтобы оставаться такой женщиной, какой она так долго старалась быть, вызывали у нее чрезмерное напряжение. Остатки сил отнимали у нее разговоры с Сеймуром и Беверли. И когда их не было рядом, она казалась Байрону какой-то бестелесной, почти прозрачной. Таким беззащитным становится одуванчик, когда с него сдуешь семена и смотришь, как они разлетаются в разные стороны. Вот и Дайана потихоньку становилась столь же обнаженной, лишенной защитной оболочки; собственно, такой она и была на самом деле.

* * *

Сразу же после того разговора в закусочной «Уимпи» Дайана вытащила из гаража мебель своей матери. Увидев, как она тащит ее через лужайку и сад в сторону луга, Байрон решил, что она собирается ее сжечь, как сожгла в тот раз и свою одежду. И очень удивился, когда несколько часов спустя обнаружил мать на берегу пруда, уютно устроившуюся в кресле возле маленького столика, на котором лежали ее журналы. Она даже поставила рядом с креслом торшер с бахромчатым абажуром, хотя включить его, конечно, было некуда. В общем, получилась настоящая гостиная, где ковром служили полевые цветы, а стенами – ясени, полукругом стоявшие поодаль, их трепещущая листва и яркие ягоды бузины заменяли обои. Потолком же было безоблачное небо.

Заметив Байрона, Дайана помахала ему рукой и крикнула:

– Иди сюда!

Он подошел, глядя, как она расставляет на столике разноцветные стаканы и кувшин с чем-то похожим на лимонад. Она даже зубочистки с маленькими бумажными зонтиками с собой прихватила и теперь втыкала их в сэндвичи с огурцом. В общем, все было, как в прежние времена, если не считать того, что пикник мать устроила на лугу у пруда. – Если хочешь, присоединяйся, – весело предложила она и указала на низенький, обитый тканью пуфик, который горестно всхлипнул, когда Байрон на него плюхнулся.

– А что, Беверли и Джини сегодня не придут? – спросил он.

Дайана встала и внимательно огляделась. Казалось, она изучает растущие поблизости деревья.

– Сегодня, я думаю, нет. – Она снова уселась в кресло и откинула голову на спинку, а руки с растопыренными пальцами вытянула на подлокотниках так, словно только что накрасила ногти и теперь их нужно подсушить. – В этом кресле обычно сидела моя мать. Это было ее любимое кресло. Иногда она даже петь начинала. Она прекрасно пела, и голос у нее был чудесный.

Байрон с трудом сглотнул застрявший в горле комок. Никогда раньше Дайана не говорила с ним о своей матери. А ему так хотелось узнать хоть что-то из ее прошлого. И он осторожно спросил, очень надеясь, что его вопрос не заставит Дайану снова надолго умолкнуть.

– А твоя мама тоже любила вот так, не в доме устроиться?

Дайана засмеялась:

– Нет. Она всегда сидела дома. Долгие годы. И никогда никуда не ходила.

– Она что, была нездорова? – Байрон не был до конца уверен, что хотел спросить именно это, но чувствовал, что должен задать этот вопрос.

– Она была очень несчастна. Если ты это хотел узнать. Но такую цену всегда приходится платить.

– За что ее приходится платить?

Мать быстро на него посмотрела и снова окинула взглядом полукруг деревьев. Их ветви колыхал легкий ветерок, и листья шуршали, точно бегущая вода. Небо над головой было поистине первозданной голубизны.

– Такую цену приходится платить за ошибку, – сказала Дайана. – Око за око. Зуб за зуб. От судьбы не уйдешь. И так далее.

– Не понимаю. Почему око за око? Что за ошибку она совершила?