Операция Снегопад (Пираты XXI века - 2)

Посиделки в шашлычной не затянулись. Когда офицеры прикончили вторую порцию шашлыка и вторую бутылку водки, буфетчица намекнула им, что пора и честь знать, заведение закрывается. Слегка осоловевший Громов кивнул и тут же получил счет. Поглядев на колонки цифр, он присвистнул:

– Однако!

Цены здесь кусались. Но делать нечего - расплатившись из "президентского довольствия", офицеры покинули шашлычную. Гулять по Москве им уже расхотелось, и, не долго думая, они завернули в первый попавшийся круглосуточный ресторан. И снова взяли водку.

Дальнейшее Лукашевичу запомнилось плохо. Сказалось наконец количество выпитого за день. Даже мясо не помогло. Впоследствии Алексей перебирал в памяти отдельные эпизоды первого и последнего вечера в Москве, но цельной картинки не получалось. Он помнил, как они пили в ресторане, как заказывали оркестру ""Як" истребитель", как поднимали тосты, но, хоть убей, не мог вспомнить, из-за чего начался спор с бритоголовым нуворишем, отмечавшим в том же ресторане очередную сделку. Спор закончился безобразной дракой с опрокидыванием столов. Стуколин врезал и нуворишу, и подбежавшему охраннику.

– Я - Герой России!
– ревел он.- А вы кто? Дерьмо!..

Громов попытался прекратить эту нелепую ссору, но тоже получил по физиономии - от разъяренного нувориша, К драке пришлось подключиться Лукашевичу: допустить, чтобы у него на глазах избивали его командира, он не мог.

Потом все они как-то сразу очутились в отделении милиции, в "крысятнике". Стуколин продолжал буйствовать, хватаясь разбитыми в кровь руками за прутья решетки и жутко матерясь. Бритоголовый нувориш, сидя на табурете и утираясь платочком, давал показания. Сонный, вялый лейтенант милиции заносил эти показания на бумагу. Второй милиционер - в пятнистом комбинезоне - прохаживался по помещению, поигрывая дубинкой и с нехорошим, темным весельем поглядывая на арестованных офицеров. Лукашевич, у которого дико болела голова, тем не менее в первую очередь проверил карманы. Карманы оказались вывернуты: ни удостоверения, ни ордена, ни довольствия, ни военного билета - всё изъяли.

Лейтенант закончил с показаниями, попросил нувориша расписаться и обратился к своему пятнистому компаньону с вопросом:

– Ну что, Сева, надо бы их в комендатуру сдать?

– Можно и в комендатуру,- согласился пятнистый.
– Только я бы еще с ними поработал.

Сказавши так, пятнистый выразительно взмахнул дубинкой.

– Свиньи какие, - пояснил он свою мысль.
– Приехали, понимаешь, в Москву и сразу нажрались. Дома у себя нажирайтесь.

Он приблизился к решетке "крысятника" и вдруг резко ударил дубинкой по пальцам державшегося за прутья Стуколина. Тот заорал благим матом, отскочив от решетки.

– Что вы себе позволяете?
– разъярился теперь уже Громов.
– Мы военнослужащие, мы офицеры. Немедленно свяжитесь с комендантом.

– С комендантом мы свяжемся, - сказал пятнистый.- Но только тогда, майор, когда этого захочу я. И от твоего поведения зависит, захочу я этого или нет.

Громов побледнел от едва сдерживаемой ярости. И всё бы кончилось очень плохо, но тут дверь распахнулась и в отделении появился Фокин в сопровождении какого-то высокого милицейского чина. Лейтенант и пятнистый встали навытяжку.

– Ага, они здесь,- отметил Фокин.- Что же вы, товарищи офицеры?
– обратился он к плененным офицерам.- Без опеки и часа не можете?

Лейтенант, выйдя из-за стойки, доложил чину, за что и при каких обстоятельствах были арестованы офицеры. Чин кивнул, но видно было, что решает здесь не он, а этот вот молодой человек.

– Открывайте клетку, - приказал Фокин.
– Через час у них поезд.

Замок с "крысятника" был снят, и офицеры выпущены на волю.

– Пусть личные вещи вернут,- сварливо потребовал Лукашевич.
– И деньги.

– Денег у них не было, - быстро сказал лейтенант.- Всё пропили.

– Личные вещи вернуть!
– распорядился Фокин с брезгливой миной.

На вокзал офицеров привезли под конвоем из трех автоматчиков. Словно уголовников-рецидивистов. Мрачные офицеры вошли в вагон, и поезд почти сразу тронулся.

Стуколин под причитания пожилой проводницы высунулся из вагона и проорал, потрясая окровавленным кулаком;

– Я еще вернусь, суки! Я вам, тварям, еще задам!

– Всё! Всё! Успокойся!
– прикрикнул на него Громов.

Стуколин послушался. Сплюнул на пол и утер рукавом раскрасневшееся лицо.

– И все-таки они суки, - произнес он уже тихо, но непоколебимо.- Твари продажные. Мы за них, а они нас...

– Надоело, - сказал Громов.
– Все твои вопли мне надоели.

Стуколин понурился. Не так, совсем не так представлялась ему эта поездка в Москву. Офицеры прошли в купе. На этот раз четвертое место оказалось занято. На диване сидел полный и лысоватый человек в очках, рядом с ним лежала гитара в чехле. Он с понятным удивлением и даже озабоченностью воззрился на опухших и побитых офицеров, но те быстро привели себя в порядок и чинно расселись пить чай.

– Давайте познакомимся?
– предложил Стуколин, обращаясь к новому попутчику.

– Давайте, - согласился тот.
– Меня зовут Михаил.

– А кто вы по профессии?
– с любопытством спросил Стуколин.

– Я - автор, - сообщил Михаил со смущенной улыбкой.
– Профессиональный автор. Пишу песни, пою их перед публикой. Тем и живу.

– А нам споете?

– Мне не хотелось бы...
– Михаил еще более смутился.
– Поздно, да и надо ли?

– Надо!
– заявил Стуколин.
– Хотя бы одну, - добавил он просительно.

– Одну исполню, - согласился Михаил, Он расчехлил гитару, перебрал струны, чуть-чуть подстроил.

– Что вам спеть?

– А что вы обычно поете?
– спросил вежливый Громов.

– У меня много самых разных... произведений. Какая тема вам ближе всего?

– Про пилотов что-нибудь есть?
– снова встрял Стуколин.
– Об истребителях? О войне?

– Об истребителях?
– Михаил покачал головой.
– Об этом у меня ничего нет. О войне? Пожалуй, спою о войне.

Он еще подстроил гитару и тихим ровным голосом запел:

Теплый дом, сытный стол, брудершафт с поцелуем Всё потом, всё потом, а теперь недосуг. Собирайся, солдат, и пойдем повоюем, Что потом - то потом, что теперь - то вокруг. Кто кого, кто куда - мы приказ не нарушим. Мы присяге верны, хоть огнем всё гори. Теплой кровью по горло зальемся снаружи И трофейным портвейном - по горло внутри. Наше черное время не кончится с нами. Нас вода унесет. А оно - над водой Повисит, переждет и вернется с войсками, И никто ему снова не скажет: "Долой[40]!"

Эти стихи, положенные на красивую грустную мелодию, действовали безотказно. Лукашевич вдруг почувствовал, как у него увлажнились глаза. Он поспешно наклонил голову, чтобы никто, не дай Бог, не увидел его слез.