Операция средней тяжести

Тот молча кивнул.

– А "секрет" был?
– продемонстрировал свою осведомленность Головин.

– Вроде был... Заправка была занятная. Толовые шашки с мобильником. Пришлось поковыряться с этой "трубой". Никогда ведь не знаешь, какая там начинка, но обошлось. Положил я эту бомбу под наркоз, говоря медицинским языком. Знаете, мужики, а все-таки приятно быть живым...

– Вот давайте за это и выпьем, - подхватил Головин.
– А то как у нас говорят: с опозданием выпитая вторая полностью аннулирует результаты первой.

Когда гости ушли, Баталов, не удержавшись, все-таки спросил Головина:

– Скажи, Виталий Георгич, а почему ты все-таки остался?

– Жалко тебя стало, - тоже перейдя на "ты", вздохнул Головин.
– Шумилов сбежал, как Керенский. Ну и что бы ты один сделал? Впрочем, наверно, все бы получилось. Напора в тебе много. Вот я и решил твою славу на двоих разделить. Как ты думаешь: за этот поступок меня на пенсию пораньше не отправят? Хорошо бы...

– Эх, дружище ты мой лысый. Да ведь это... Это поступок, понимаешь?

– Что вы все - лысый да лысый, - театрально выпрямил плечи Головин. Моя лысина - это те же твои кудри, но в конечной фазе их развития.

Посмеялись.

В конце дня Баталов позвонил главному - не было сил подниматься на верхний этаж. Попросил разрешения уйти пораньше.

– Конечно, конечно, - согласился главврач, информированный коллегами о происшедшем в хирургическом отделении.
– Простите, что сам этого не предложил.

Такая вежливость была внове. Приятно.

Он положил трубку, и словно обожгло - а где, собственно, теперь твой дом? Что с Альбиной? Знает ли о случившемся, о том, что обсуждает, наверное, весь город? Пожалуй, нет. Если б знала, позвонила бы или прибежала. Уж он-то знал собственную жену.

Надел пальто, выключил в кабинете свет и запер дверь. В коридоре слышалась музыка - где-то в палате работал телевизор. Баталов направился к выходу. Но перед стеклянными дверьми столкнулся с Эммой. Ее зеленые глаза смотрели на него вопросительно.

– Вместе идем?

– Нет, наверное... Схожу домой, вещи заберу... Хотя бы электробритву...

– Не ходи!
– прошептала, схватив его за руку.

– Нельзя не идти!
– оборвал он ее.
– Надо...

Эмма сникла, кровь отхлынула от щек, обозначились вдруг морщинки на лице.

– Долго не задерживайся, - выдохнула она и отошла в сторону.

С тяжелым чувством вошел Баталов в родной подъезд. Отпер дверь. Свет не горел, только в спальне торшер. Альбина не вышла ему навстречу, не помогла, как всегда, раздеться. Баталов разулся и молча прошел в спальню.

Жена сидела у зеркала за туалетным столиком и растирала крем по щекам, вокруг глаз. Не оглянулась. Двуспальная кровать была разобрана только с ее стороны, а на другой половине аккуратными стопками лежала его одежда рубашки, пижамы, майки... Все выстирано, выглажено. Рядом стоял пустой чемодан.

Закололо сердце.

– Все собрала?
– выдавил он.

– Как видишь.

– Спасибо.

– Не за что. Не могу же я допустить, чтобы твоя новая жизнь начиналась со стирки.

– Альбина, прости, что так вышло, - проговорил Баталов.
– Это как болезнь. Лечить, конечно, можно, но тогда надо самому чуть-чуть умереть...

– Конечно, лучше пусть другие умирают, - ответила жена.
– Я тебя не держу. Раз так случилось, то какая вместе жизнь. Уходи, не рви душу.

– Да-да, конечно, - ответил он.
– А почему не работает радио, телевизор?

– Не до них. Весь день собирала мужа в дорогу.

– Не ерничай, пожалуйста, - попросил он, отодвинув белье и садясь на "свою" половину кровати.
– У меня сегодня был тяжелый день... Язва, аппендикс...

– Легкие?

– Средней тяжести.

Он неожиданно ойкнул, схватившись за сердце.

Альбина встала, наблюдая за ним. Никогда еще муж не был так бледен. Подумала: "Переживает, ничего... Пускай". Почти не сомневалась, что Алексей не уйдет. И дочерям не собиралась сообщать. Отключила телефон, чтобы остаться один на один со своей бедой.

– Может быть, корвалолу дать?

– Не знаю... Не знаю... Может, отпустит?
– Вспомнил хохла Геращенко, его слова: "Может, промоет?" Хотел улыбнуться, но острая боль вновь пронзила грудную клетку. Зашлось дыхание. И он повалился на неразобранную кровать, роняя на пол стопки белья.

– Боже мой, - вдруг поняв, что это серьезно, прошептала Альбина.
– Я сейчас... Я "скорую"...

Он терял сознание, погружаясь в кромешную тьму.

Это был какой-то черный тоннель, и Баталов несся в нем с непостижимой скоростью к ослепительному свету. И вдруг темнота кончилась. И наступил свет. И оттуда, из глубины, послышался шаляпинский голос: "Ты готов?"

Не было ни времени, ни боли, а только легкость, бесконечная легкость. И Баталов сказал: "Да...". И тут мучительный стыд вновь ожег его нестерпимой волной.

"У меня же там ребенок должен родиться... Бедная Эмма... Разве любитьэто грех? Стыдно. Получается - я их бросаю..."

Кто-то бил его по щекам. Баталов открыл глаза. Рядом стояла его Альбина - бледная, перепуганная.

– что это было?
– спросил Баталов.

– Думаю, ты побывал на том свете.

Он сел. Странное ощущение пустоты в груди. Пустоты там, где должно быть сердце.

– Кажется, прошло...
– Баталов с трудом поднялся и стал собирать в чемодан разбросанную одежду. Он складывал ее стопкою, разглаживая ладонью, ощущая тепло от этого прикосновения.

Он не знал, что будет делать в следующий момент.