Операция «Тень»

Снова уселись за стол. На этот раз для того, чтобы не забыть о своем решении оставаться и дольше в роли хлебосольного и недалекого хозяина, Ефиму Саулычу пришлось пустить в ход актерские способности. Его так и подмывало спросить расчувствовавшегося гостя, как он жил, чем занимался, не вышел ли уже на пенсию, но он тактично молчал, ждал, когда тот сам заговорит о себе, ведь не лирикой же заниматься он сюда явился. И такой момент наступил.

— Вот соскучился по родине, Ефим, приехал посмотреть, что и как… Умирать все-таки тянет на родную землю, — тихо произнес Мордехай Шварц и, откинувшись на спинку кресла, пристально взглянул на инженера.

— Откуда приехал посмотреть на родину? — с недоумением спросил Ефим Саулыч. — А ты где же жил-то все эти годы, разве не в Советском Союзе?

Мордехай Шварц отрицательно покачал головой, и такая тоска и отчаяние отразились в его глазах, что старика-хозяина передернуло: гость явно переигрывал.

— В Швейцарии я…

— И давно там? Что поделывал? — любопытствовал Ефим Саулыч.

Шварц неожиданно закатил белки глаз, выговорил почти шепотом:

— Руковожу религиозной общиной, раввин.

Это, пожалуй, логично — от торговли к Библии. Ищет утешения в рукописных свитках Ветхого завета, молится своему богу Яхве, с упоением перечитывает жизнеописания первых царей израильских — Саула, Давида и Соломона. О Соломоне — «мудрейшем из людей» — нередко читал в Библии сапожник Саул Пищик и каждый раз не переставал удивляться: имел царь Соломон в гареме своем семьсот жен и триста наложниц, а в Библии хоть бы слово осуждения в его адрес за моральную недостаточность, за чрезмерное женолюбие. Подвыпив, отец Ефима, бывало, игриво улыбался жене, подмаргивал и неизменно изрекал: «Довольно с меня быть Саулом, хотелось бы хоть немного побыть Соломоном». И об этом вспомнил сейчас одесский пацан Ефимка Пищик, ставший известным артистом Нарежным. Он даже перестал слушать Мордехая Шварца: «Тоже мне — раввин!»

А тот нудно бубнил:

— И сказал бог Яхве Моисею, обратив через него лик свой ко всему народу израильскому: «Если вы будете слушаться гласа моего и соблюдать завет мой, то будете моим уделом из всех народов, ибо моя вся земля; а вы будете у меня царством священников и народом святош». — Повторил с ударением: — «Будете моим уделом из всех народов»…

Ефим Саулыч хмуро заметил:

— Твой бог Яхве, видимо, забыл о своем обещании. Гитлер вон истребил евреев целых шесть миллионов, — хотел уничтожить одиннадцать, да не успел. Советская армия помешала.

Мордехай Шварц произнес гнусаво, нараспев:

— В книге Бытия сказано: «И раскаялся Господь, что создал человека на земле, и воскорбел в сердце своем. И сказал Господь: истреблю с лица земли человеков, которых я сотворил, от человека до скотов, и гадов и птиц небесных истреблю, ибо я раскаялся, что создал их».

— Тексты эти лишний раз свидетельствуют о несвященном характере Библии… Да и приводишь ты их некстати, Мордехай, кощунство получается. — Ефим Саулыч нахмурился, внимательно присмотрелся к гостю: — Или ты запугивать меня пришел? — Мордехай Шварц молчал. — Ты что же, в Одессу возвратиться надумал, что ли?

— Да, надумал, на родине умереть хочу.

— Что ж, это, конечно, правильно. А как жить думаешь?

— Для начала сбережения переведу, а там видно будет. Религии всю жизнь посвятил я, отходить от нее поздно, — смиренно пояснил Шварц.

Расстались дружелюбно, попросил Шварц разрешения до отъезда в Одессу еще раз-другой навестить старого «приятеля». Ефим Саулыч предложил не стесняться, заезжать в любой день. Проводив гостя, долго сосредоточенно размышлял…

Через недельку Мордехай Шварц заявился опять. Обстоятельно рассказывал о поездках по достопримечательным местам Москвы и Подмосковья, вздыхал по Одессе, привел несколько цитат из Библии и как-то незаметно перевел разговор на США: вот уж где поистине не жизнь, а рай, населенный подлинными христианами! Ефим Саулыч сердито фыркнул, сказал насмешливо:

— Не обижайся, но, честное слово, у тебя мозги набекрень, Мордехай. В Священном писании какая важнейшая заповедь? Не убий! А что делают твои «настоящие христиане» за океаном? Странное у тебя представление о рае!

Заехав к Нарежным на следующий день, Мордехай Шварц впервые проявил интерес к сыну старого друга, сказал, что перед отъездом в Одессу очень хотел бы повидаться с ним, и осведомился, почему он до сих пор ни разу не застал его дома. Ефим Саулыч сына показать обещал. И действительно, свидание с инженером Нарежным вскоре состоялось. Инженер оказался средних лет человеком, симпатичным, общительным, радушным. «Весь в отца», — отметил про себя Мордехай Шварц. Отношения установились сразу же спокойно-нормальные, какие-то домашние. Инженер обычно жил где-то в другом месте, по-видимому, вне Москвы, там, где работал, однако недавно малость приболел, и начальство велело ему, по совету врачей, немного отдохнуть, «отлежаться». И, естественно, он отправился домой, к родным, к дочке-студентке. Жалел только, что, занятая по службе, не могла вместе с ним приехать и жена. Отец, мать и дочь Марина страшно обрадовались возможности побыть целую неделю с родным человеком, окружили его заботой, вниманием, лаской. В этой дружной семье и Мордехай Шварц почувствовал себя как дома. Он не заводил больше религиозных споров со стариком-хозяином и будто забыл о заокеанском «рае», который еще недавно ему расхваливал. Он явно о чем-то размышлял.

Инженер Нарежный рекомендацию врачей понимал по-своему, вовсе не собирался валяться в кровати, и Мордехай Шварц воспользовался этим для того, чтобы в его компании пошататься по советской столице. Вместительную «Чайку» инженера Нарежного можно было видеть и у ворот Выставки достижений народного хозяйства, и на стоянке против стадиона «Динамо»… Мордехай Шварц деликатно не надоедал инженеру расспросами по поводу характера работы, которой тот занимается, и, казалось, вообще этим не интересовался. Шварц объявил своим друзьям Нарежным, что в тот день, когда Семен Ефимович уедет к месту своей работы, он тоже покинет Москву, отправится в солнечную Одессу и как-то постарается подготовить «плацдарм» для своей будущей жизни там.

Наступил последний день неожиданных «каникул» инженера Нарежного. С очередной прогулки они возвращались уже под вечер.

— Завтра за работу, — сказал инженер с удовлетворением.

— Соскучились?

— Да, знаете, привычка, втянулся, — Нарежный произнес эти слова тоном, в котором чувствовалась теплота. — Вот переедете к нам, на родину, чаще встречаться будем, — продолжал инженер. — Только откровенно скажу, кое-что мне в ваших планах не по душе. Отец говорил мне… Раввином, что ли, захотели быть. У нас вы найдете для себя более полезное занятие.

Мордехай Шварц ухмыльнулся, передернул тонкими бескровными губами.

— Не буду я раввином, передумал, — признался он.

— Вот и правильно, — одобрил Нарежный. Помолчали. Машина мчалась улицами столицы, часто останавливаясь у светофоров.

— Есть у меня дело к вам, — задумчиво, будто колеблясь, начал Шварц.

— Говорите, слушаю, — инженер с живостью повернулся к нему.

— Здесь не могу, — Мордехай Шварц глазами показал на шофера, — вопрос-то слишком для меня важный… и щепетильный. Может, мы проехались бы куда-нибудь в укромное местечко, а?

— Щепетильный, говорите, вопрос? — Нарежный окинул спутника внимательным взглядом. — Тогда едемте к нам на дачу, лучшего места не сыскать, уж там-то нас с вами никто не подслушает.

Мордехай Шварц возражать не стал.

Глава четырнадцатая

Отсюда, из открытого окна расположенной на втором этаже комнаты, виднелась улица дачного поселка. Мордехай Шварц, попросив разрешения «размяться», тщательно облазил садик, обшарил изгородь, осмотрел окрестности, однако ничего подозрительного не заметил — царили обычные здесь покой и непонятное для Шварца благодушие. Эмилия стряпала на кухне, Ефим Саулыч задержался сегодня на даче Лучепольского…