Опиус Синдромены

ждут. Колесница готова к отъезду.

– О-о-о, ты уходишь как настоящий царь, - с пафосом и вызовом бросила ему Клеопатра.

– Да, так, - неохотно согласился Марк, - но, что поделать, ведь по дороге будут встречаться люди, и им будет интересно знать, кто это едет.

– Да, - задумчиво проговорила Клеопатра,- им будет это интересно, - и о чем-то размышляя, отступила еще дальше в темноту.

– Тогда, прощай, - наконец, согласился и сам Антоний на это последнее слово и хотел было уже уйти из комнат, резко вставая на ноги и поворачиваясь к выходу.

– Подожди, - почти ласково попросила его Клеопатра, - подойди ко мне, удели мне еще несколько минут твоей мужской ласки. Я ведь долго еще не смогу тебя забыть.

 Марк, поколебавшись с секунду, все же не устоял и приблизился к царице.

– Обними меня, - попросила Клеопатра и прильнула к нему губами.

Они слились в долгом поцелуе.

Никто не услышал ни вздоха, ни какого шороха или еще чего-нибудь такого. Но, когда они разомкнулись, то тело Марка безвольно и безропотно опустилось на пол и не издало ни звука.

– Подлец.., подлец.., - сквозь зубы гневно и почти разъяренно шептала царица.
– Как ты посмел такое заявить мне. Не я ли тебя все это время ублажала

и радовала земными страстями. Не я ли дала тебе царство ради возведения тебя в степень царской власти. Не я ли подобрала тебя на большой дороге, когда ты, как жалкий и трусливый пес бежал со своих родных мест.

 Клеопатра отступила немного в сторону и, что есть силы, закричала:

– Измена.., измена. Марк Антоний погиб. Охрана, сюда, - и спустя несколько минут весь дворец наполнился прислугой и воинами.

Принесли факелы и осветили тело убитого. Из него торчала рукоять ножа, а под ним растеклась целая лужа крови.

Кровь была и на самой Клеопатре, и она в ужасе принялась рвать на себе одежду.

Ее успокоили и увели в другие комнаты.

Царь был убит, и теперь было бессмысленно страдать или оплакивать его смерть.

Поэтому, тело вскоре унесли и в комнатах навели порядок. Никто не искал убийц, ибо в этом тоже не было никакого смысла. Рок свершился, и небо забрало человека к себе.

Кто же убийца, было не важно. Судьба произнесла свое слово и заключила в объятия холода смерти.

И она же разделила стороны самих людей, поставив одних в разряд убийц, холодных и расчетливых, злых и одновременно одержимых благой заботой о других и о собственном будущем для всех их совместно.

Такой была Клеопатра, настоящая царица того времени. Но злой рок не преминул упомянуть и ее.

И спустя непродолжительное время, то же небо позвало к себе так же, как и того, кого она отправила туда лично.

Была ли ее смерть такой же безвинной, как предыдущая?
– об этом лучше умолчатъ, ибо всякая смерть может быть лучше любой другой порочной жизни.

Но можно сказать другое.

Клеопатра - это великое продолжение хитросплетений лжи и порока во благо несущему его на себе народу. И здесь не процветает какая-то внутри располагающаяся мистическая сила. Это просто один человек или одна женщина, которая в силу своего единомыслия способна на многое.

Перейдем к следующему уроку жизни, или историческому малоприятному сюжету, ибо, что ни говори, а смерть всегда нелицеприятна и особенно, когда смотрит тебе самому в глаза.

...Тот вечер казался пустынным и одиноким, как то море, что его окружало и как та башня, в которой его содержали.

Ветер залетал сквозь решетчатое окно, а соленые морские капли хоть иногда, но достигали человека, стоявшего у стены.

Плотно прижавшись телом и самой головой, а заодно упираясь руками, человек тот думал...

Какая-то невидимая сила заставляла его делать это, и от уползновения ночи и наступления утра, ему становилось еще тяжелее.

Голова двоилась, троилась и расходилась все больше и больше в стороны. По крайней мере, так ему тогда казалось.

Мышцы судоржно напряглись, а мысли посещали с мгновенной быстротой.

– Что, что я забыл в этой Москве, - так думал человек, почти распятый на стене какой-то невероятной силой, - зачем пошел туда? Разве мало мне было бы Европы? Разве мало я принес побед своей стране? 3ачем, зачем я тогда это сделал?
– и человек тот бился головой о стену и пытался вырваться из той силы, его окружившей, как казалось, со всех сторон.

– Да, были победы, были поражения, - продолжал мыслить человек, - но они ничего не стоят в сравнении с тем, что было утворено мною же потом. Отдав дань фельдмаршалу, я потерял себя. Я потерял мою Францию. Вот чего стоила моя победа в московской кампании. Вот к чему привела горделивая поспешность и удальство во благо прихоти, почти уже сумасбродного старика. Да, они получили по заслугам, хотя и выкрутились после. Но все же это было поражение. Поражение их духа, такого непримиримого и свободного. Отдав свою столицу, они предали сами себя в своих душах. Да, они потом выиграли войну, но она уже не была значимой как для меня, так и для моего народа. Основной урон был нанесен.

Наполеон Бонапарт, так звали того человека, наконец, оторвавшись от стены, резко заходил по той небольшой комнатушке, которую ему определили судьи его судьбы.

– Но, кто они, эти судьи?
– кричала неистово его душа и вновь прижималась к стене всем телом, - не они ли вчера благословляли меня на подвиги и не они ли меня короновали по всей Европе? Это они отняли у меня часть моей жизни и славы, присоединив себе богатства и отобрав у других то, что извечно им принадлежало. Какое право имеют они судить меня, их же полководца и их же ознаменователя, ибо не будь меня, они так и сидели бы с закрытыми ртами и глотали слюни всякий раз при виде чужеземных богатств.

– Да, да, это они – всякий раз повторяла его душа, а глаза расширялись и наливались кровью.

Казалось, Бонапарт задыхался от внезапно наступившей астмической болезни. Но вот приступ прошел, и его сердце опять начало отстукивать минуты его жизни.

Мысли снова понеслись своим чередом и принесли мимолетное избавление от его страшной, удушающей ночами болезни.

Вскоре Наполеон сел на деревянную скамью и задумался, низко склонив голову и почти прижав ее к своему телу,

– Так кто же виноват?
– думалоеь ему в ту страждущую минуту, - я или они? Эти словоблюдливые старцы, способные на любое предательство ради спасения своих собственных шкур и богатств. Может и я, - соглашалась его душа сама с собой, - только вот думаю, что все же больше те, кто постоянно подпевал и подзуживал, чувствуя за моим ратным прилежием свою личную благодать. Вот она, правда, - неожиданно раскрылись у него самого глаза на все произошедшее, - вот, что позволило мне занять место их руководителя, императора. Только это и больше ничто. Никакие личные достоинства, никакие государственные интересы и так далее. Это все просто слова, бутафория времени и простое лицемерие. Основа всему - их личная жажда к обогащению и внутренняя слизняковая гадь. Черви.., черви.., противные черви, - вырвалось вслух у Наполеона, - и он резко вскочил со скамьи, опрокинув ее на пол, отчего создался небольшой шум.