Опоздать на казнь

Щетка, вспомнил Гордеев, — «грузчик». Таких еще назыают акулами. Эти люди на зоне убивают людей по приказу вора в законе. Сколько смертей на их совести — никто не считает. Глумиться над «грузчиком» будет только полный идиот.

— А ты, Румын, базлай, да потише. А то, может, и ты ему сам вместо Скрипача сгодишься? — осадил шутника Корень.

В спокойном сознании своей силы он поманил новенького пальцем. Изображая робость, Гордеев слез со своих нар и пошел к окну, на царскую перину.

— Садись. Обзовись, порадуй нас какой-нибудь историей.

Гордеев, притворно запинаясь, протараторил свою фамилию, статью, которую ему шьют, рассказал про предпринимателей, не утаил, что газету делать не собирался, а деньги потратил на итальянские туфли.

— Быстрый ты больно. Вот и попался, — сделал вывод пахан. Вся камера с интересом ждала решения главного. Что он скажет, то и будет. Захочет — покуражатся уголовники над новеньким. Захочет — отдадут ему весь общак. Старый вор роль свою держал справно, знакомство с Гордеевым никак не выдавая, Юрию даже на минуту показалось, что Корень и забыл о вчерашнем уговоре.

— Ольховский, значит, — задумчиво протянул Румын. — А кличут как?

— Дмитрий, — ответил Гордеев, глядя ему в глаза.

— Прозываешься как, чертяка!

— Ты, Румын, что-то бойкий сегодня очень, — лениво взглянул на него Коренев. — Может быть, у тебя тепловой удар приключился? Нормального мужика в черти рядить, или забыл, как тебя тут по всей камере пинали?

— Я сдох бы, а не сдался. А этого — чуть припугни, и он пошел парашу вылизывать.

— Как бы тебе самому в параше не охладиться, — неожиданно сказал Скрипач.

— Ты, Скрипачок, не больно-то много на себя бери. Как бы самому в дерьмо рожей не ткнуться! — вскочил Румын.

— Спокойно! — поднял руку пахан. — Пожмите друг другу руки, улыбнитесь — нам нечего делить. Сначала Скрипач и Румын. Теперь — Румын и новенький. Вот так.

— И все-таки как его, новенького, звать? — не унимался Румын. — Не может такого быть, чтобы человека никак не звали!

— А зовите его — Газетчик. Вон там, — он показал рукой на верхний ярус нар в середине, — и отдохни пока…

Корень благосклонно улыбался. Заключенные разочарованно вернулись к своим прежним занятиям. Веселья пока не намечается. Но это ненадолго.

Старый вор пошевелил пальцами. Гордеев понял, что аудиенция окончена и побрел к своему месту, указанному паханом.

Забрался наверх, сел, затих, стал рассматривать остальных заключенных.

На нижних нарах напротив расположился самоуверенный парень лет тридцати. Плечи расправил, вел беседу с двумя пацанами, только что с малолетки. Авторитет пытался, судя по всему, заработать. Коренев посматривал на него с неодобрением — ему не нужно это государство в государстве. Но пока — ситуация под контролем.

«Шумовский, продавал квартиры, предназначенные на съем. Через два месяца хозяева квартир приходили и требовали с жильцов плату. Жильцы резонно замечали, что квартира теперь их полная и безраздельная собственность. Хозяева возмущались и пытались выгнать наглых жильцов вон. Тем временем Шумовский был уже в другом районе и под личиной другого агента продавал очередную квартиру недалеким, но состоятельным гражданам, — вспомнил Гордеев. — Такой же аферист, как и мой Ольховский. И фамилия такая же красивая. Ленке бы понравилась. Только я честный — я у богатых деньги забирал, а этот… А что этот? Тоже у богатых. Сейчас на квартиру только у богатых деньги и есть. Но убивать Бурцева? Этот навряд ли. Не будет он руки марать, да и незачем ему».

Рядом с паханом терся любопытный тип. Кличка — Румын. Маленький, худой, чернявый, взгляд злой, цепкий. И язык хорошо подвешен, судя по всему. Держатель подпольного борделя, где работали, в частности, несовершеннолетние. В первый же день его пытались опетушить, думали, легкая попалась добыча, но не тут-то было. Маленький-то маленький, но злой. Избили его, конечно, зубы выбили, отбили почки. «А мне не впервой» — сплевывая кровь, прохрипел Румын, когда его на крест уносили. После этого как-то зауважали Румына, даже Корень в свое окружение принял. А и то сказать — Румын рассказчик отменный, а кто еще может потешить царя, как не любимый сказитель или шут. Румын весело осклабился на какое-то замечание Шумовского и ответил ему так, что все, кто был рядом, схватились за животы. Даже пареньки, которых Шумовский обхаживал, прикрыли ладошками рты, чтобы не сердить своего покровителя. Но покровитель все равно рассердился и отвесил каждому подзатыльник.

— Румын нынче в ударе. Ну, расскажи байку! — требовал пахан.

Вот Румын может убить человека. Теоретически. А практически — сомнения что-то берут. Ножом пырнуть — это он запросто, рука не дрогнет и глаз не подведет. А вот удавка — нет, силенок не хватит.

Второй уголовник, который около пахана крутился, Мочало, послужной список имеет немалый. Но ни одного мокрого дела. Разбойные нападения, грабежи — все это есть, но ни одного убитого на его совести.

Щетка вот этот из головы не идет. По всем статьям — он убил Бурцева. Но пахан-то тоже не фраер. Если он Гордеева в камеру пускал, должен был понять, что Щетка выделяется среди всех, и весьма отчетливо. Значит, не Щетка. Или пахан — шахматист? Продумал игру на три хода вперед. Если Щетка похож на убийцу, а я пускаю в хату чужого, чужой думает, что, раз я его пустил, то Щетка, который первым на глаза попадается, тут ни при чем. А может, все проще. Может, ссучиваться-то он и не хочет, а вот сдать Щетку, который у него, кстати, явно не в фаворе, надо бы.

В хате с прошлой недели проблемы — в хате нет петуха. Наркомана, который сидел тут раньше и готов был на все ради дозы, увезли в реанимацию — что он от отчаяния пустил по вене, так никто и не знает, говорят разное. После того, как Шира увезли, уголовники подступались к разным мелким жуликам, но те либо давали отпор, либо просились в другую камеру, один изрезал себя всего отточенным черенком ложки. Сейчас он сидел на своих нарах неподалеку от пахана, местами еще перебинтованный, но решительный. Этот парнишка тоже был интересным экземпляром. Знакомился с состоятельными, часто известными публике немолодыми уже дамами и уламывал их поиграть в садо-мазо. Все это записывалось на скрытую видеокамеру. А потом дамам предлагалось на выбор: выплачивать находчивому юноше деньги или ждать, когда кассета увидит свет в серии «Домашнее порно». В милицию нести заявление дамы стеснялись, там ведь потребуют вещественное доказательство, а оно постыдное. Но в последний раз Стилист, как его прозвали еще в прошлую отсидку, когда он тоже шантажировал известных женщин, обещая опубликовать в прессе их фотографии без макияжа, прокололся — связался с теряющей популярность певицей, которая не только подала на него в суд, но и, не особо стесняясь, продемонстрировала всем особо пикантные кадры. Это повысило ее популярность так, что ее даже пригласили сниматься в молодежном эротическом сериале.

Стилист точно ни при чем. Ему кулак посильнее сжать — и швы разойдутся.

Гордеева всегда поражали такие уголовники — способные убить себя или изуродовать, только чтобы избежать опетушения. А что бы он сделал сам? Вступил бы в драку, как Румын, — да. До смерти, не ради спасения. Умереть, но нанести ущерб противнику. А вот так, бессмысленно, самому себя покромсать — зачем?

На нижних нарах, неподалеку от параши, сидел старик с обвислыми щеками и красными, слезящимися глазами. Дышкант Михаил Михайлович — раньше был важной шишкой. Попался на взятках. Теперь вот ждет суда. Видимо, он так до конца и не понял, что с ним произошло.

Скрипач, проходя мимо, сделал в его сторону неприличный жест. Камера захохотала, а старик никак не отреагировал, как сидел, уставившись в пустоту, так и сидит.

— Эй, министр, расскажи, как ты жил, побалуй сказочкой, — обратился к нему Коренев.

Дышкант повернул в его сторону отечное старческое лицо.

— Оставьте меня, молодой человек. Я вам ничего не сделал.

— У-у-у! — закривлялся Румын. — Скрипачок, ты смотри, дедушка старшим хамит! Что с ним за это сделать надо?