Опознание невозможно

Глава тридцать девятая

Они работали с ним по очереди, словно с боксерской грушей. С Николасом Холлом обращались, словно с куском говядины: кончики его пальцев смазали красящим раствором, личные вещи убрали в сейф, сложив в коричневый пакет, на котором были написаны его имя и номер дела, одежду Холла сменил унизительный ярко-оранжевый полукомбинезон с надписью белыми буквами на спине: «Городская тюрьма». Болдт затребовал полный «джентльменский набор» — наручники и кандалы на ногах. Он хотел, чтобы Холл задумался об этом.

Заключенный пока еще не обращался с просьбой предоставить ему свидание с назначенным судом адвокатом — привилегия, о которой ему объявили, когда три раза зачитывали закон Миранды. Они не хотели рисковать ничем, имея дело с Николасом Холлом. Отсутствие адвоката означало, что Холл провел три последовательные двухчасовые смены в комнате для допросов — Ящике, — размером восемь на восемь футов. Между допросами ему давали двадцатиминутный перерыв, сопровождали в туалет и предлагали еду и воду. Первый час отводился Болдту, который взял на себя роль плохого следователя. Второй час принадлежал Дафне — она изображала друга Холла. Третий час снова достался Болдту. К четвертому часу Дафна добилась того, что Холл расслабился и стал более разговорчивым, рассказал ей, что старая гвардия, сторонники жесткой линии, подобные Болдту, не любят, когда женщина выполняет за них работу и когда подозреваемые устанавливают с ней какие-либо взаимоотношения.

— Мне приходится мириться здесь с кучей дерьма, — пожаловалась она ему. У Холла были жесткие волосы и мягкие карие глаза. Внизу на шее у него виднелась отметина свекольного цвета — родинка, не ожог. Обожженную руку, прикованную к другой наручниками, он прятал между колен. — Они думают обо мне только в смысле моей половой принадлежности, — сказала Дафна. — Для большинства из них я — это только сиськи и задница, и больше ничего. А я совсем другая, — заявила она, пытаясь апеллировать к его чувству изгоя, — поэтому они не доверяют мне.

— Мне все это известно слишком хорошо, — заметил он, очевидно имея в виду свою покалеченную руку.

За три часа двадцать минут, которые они с ним проработали, это было первое законченное предложение, которое произнес Холл. Дафна почувствовала, как в груди у нее зазвенел колокольчик восторга.

— Рука, — сказала она.

Он кивнул.

— Люди считают вас уродом.

— Вы правильно поняли.

— Я тоже урод здесь, потому что не мочусь стоя. — Она хотела вложить ему в голову как можно больше собственных образов, надеясь настолько запутать Холла, что он станет видеть в ней только женщину, не полицейского, а человека, который противостоит полицейским, то есть испытывает то же самое, что и сам Николас Холл в данный момент.

Он улыбнулся.

По этой улыбке она могла много сказать о нем: добрый, заботливый, внимательный. Впрочем, она не очень доверяла этим впечатлениям.

— У вас есть братья или сестры? — спросила она, зная ответ.

— Да. Младшая сестра.

— Родители?

— Умерли. Отец на шоссе. Мама… она вроде как допилась до смерти, понимаете? После моего отца и всего прочего.

— Мои родители тоже, — солгала она. — В то время это меня чуть не убило. Это тяжело.

— Мой отец перевозил свиней из Де-Мойна в Линкольн. Представляете? Мне сказали, что он выехал колесом на обочину. Свиньи все одновременно качнулись на борт и перевернули трейлер. Трейлер потянул за собой тягач. Они упали вниз. Мне было четырнадцать.

Она сочувственно кивнула. Потом потянулась и почесала затылок, подавая Болдту сигнал.

Сержант вломился в комнату для допросов, раскрасневшийся и злой.

— Теперь моя очередь, — заявил он. — Выметайся отсюда.

— Ни за что, — запротестовала Дафна. — Он не хочет разговаривать с вами.

— Да какое кому дело, чего он хочет? — взревел Болдт. — Он убил женщину и оставил ее в погребе…

Подавшись вперед и звеня наручниками по столу, Холл сказал:

— Чушь собачья.

— Вы прерываете меня, сержант. — Дафна демонстративно посмотрела на часы. — Мы с Ником еще не закончили, — заявила она, назвав его уменьшительным именем. До этого момента она называла его исключительно «Николасом». Идея состояла в том, чтобы установить взаимопонимание, полностью исключив из него Болдта. — Вы не возражаете, если я буду называть вас Ник? — добавила она, обращаясь к подозреваемому, который выглядел смущенным и испуганным. Болдту она сказала: — Если Ник желает говорить с вами вместо… — Она оборвала себя на полуслове.

— Нет! — запротестовал подозреваемый.

— Ну, вот, вы сами слышали, — сообщила она Болдту. — Вам придется подождать своей очереди.

— Ты ничего от него не добьешься, — настаивал Болдт. — Дай мне поработать с ним. Мне кажется, что мы с Ником вот-вот добьемся кое-какого прогресса.

— Я так не думаю, — возразила она. — Дверь вон там. — Она бросила взгляд на Холла. Подозреваемый ухмыльнулся. «Вот и отлично, — подумала она. — Он мой». — Ступайте! — бросила она Болдту.

Сержант наградил обоих яростным взглядом и покинул крошечную комнатку.

— Эти обвинения — просто дерьмо собачье, — заявил Холл. — Я не убивал никакой женщины.

— Знаете, лучше, если вы не будете играть в молчанку, — сообщила она ему. Потом, понизив голос, продолжила: — Если они подумают, что вы со мной сотрудничаете, мы можем держать вас здесь, наверху. Иначе вас сопроводят вниз, в камеру. И как только вам предъявят обвинение, вы можете провести здесь, в окружной тюрьме недели — или даже месяцы. Сейчас дела в судах рассматриваются ужасно медленно.

— Я не играю в молчанку, — запротестовал он. — Я просто ничего не знаю ни о какой мертвой женщине.

— Послушайте, дело в том, что они взяли вас в том доме. Что вы там делали, если не пытались скрыть доказательства своего знакомства с ней?

— Я не знаю ее.

— Не знали, — поправила она. — Говорю вам, соображалка у этих парней не очень-то развита. — Повысив голос, она сказала: — Они такие же тупые, какими выглядят.

— Она наблюдают за нами? — спросил он.

Она кивнула.

— Подслушивают?

Она снова кивнула.

— Можем мы поговорить — я имею в виду, только вы и я? Без всего этого.

— Я могу узнать.

— Узнайте, — попросил он. — Я буду говорить с вами, но наедине. Понимаете? Не для протокола.

— Хорошо, — согласилась она. Ничто из того, что говорилось в этой комнате, не шло мимо протокола. Все записывалось в записные книжки, или на аудио, или на видеокассету. Но главным правилом Ящика оставалось угодить клиенту. — Я сейчас узнаю, — сказала она.