Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея
Шрифт:
Джо возразил: «Нет, необязательно, Стив. У него уже есть мировая слава».
Нельсон: «Я вам вот что скажу: к моему огорчению, жена толкает его в другую сторону».
Джо: «Мы все тоже подозревали…»
Убедившись, что Оппенгеймер не раскроет информацию о проекте, Нельсон сосредоточился на том, чтобы выудить из Джо все полезные сведения, которые можно было бы передать Советам.
Запись разговора на двадцати семи страницах, подслушанная ФБР с помощью незаконно установленного «жучка», показывает, что Джо осторожно, даже встревоженно обсуждает подробности проекта, которые могли бы быть полезны для военного союзника Америки. Нельсон шепотом спрашивает, когда примерно оружие будет готово. По оценке Джо, чтобы набрать нужное количество отделенного материала для пробного эксперимента потребуется не меньше года. «Оппи, например, считает, — признался Джо, — что на это уйдет полтора года». «Итак, — сказал Нельсон, — что касается вопроса о передаче материала, я не знаю, пойдет ли он на это, но попытки делаются каждый день». Офицер контрразведки, изучавший расшифровку, сделал пометку: «Он сказал это таким тоном, словно намекал: Оппенгеймер очень осторожничает и скрывает информацию от Стива».
Если запись разговора и обличает
Сделанная ФБР расшифровка разговора Нельсона с пока еще неопознанным Джо вскоре попала на стол подполковнику Борису Т. Пашу, старшему офицеру армейской разведки в Сан-Франциско. Паш, начальник контрразведки девятого армейского корпуса, дислоцированного на Западном побережье, не поверил своим глазам. Он почти всю карьеру посвятил охоте на коммунистов. Хотя Паш родился в Сан-Франциско, он ездил с отцом, православным митрополитом, в Москву во время Первой мировой войны. Когда власть захватили большевики, Паш вступил в ряды Белой армии и воевал на гражданской войне против революционных войск с 1918 по 1920 год. Женившись на русской дворянке, он вернулся в Америку. В 1920-е и 1930-е годы работал тренером школьной футбольной команды, а летом служил в резерве сухопутных войск в качестве офицера разведки. Когда Америка вступила во Вторую мировую войну, Паш помогал интернировать американских граждан японского происхождения, живущих на Западном побережье, после чего был назначен начальником контрразведки Манхэттенского проекта. Паш на дух не выносил бюрократию и считал себя человеком действия. Одни сторонники характеризовали его как «коварного хитреца», другие называли «бешеным русским». Паш видел в Советском Союзе не временного военного союзника, а смертельного врага.
15
Те немногие документы, что доступны в советских архивах, свидетельствуют, что в НКВД знали о работе Оппенгеймера над проектом «Энормоз» — такое кодовое название НКВД присвоило Манхэттенскому проекту. Его считали сочувствующим сторонником или даже негласным членом Коммунистической партии, и поэтому его отказ идти на какие-либо контакты вызвал особенное раздражение.
Тем не менее версия, утверждающая, что Оппенгеймер был завербован, далека от истины. Нет никаких достоверных улик, позволяющих обвинить его в шпионаже. Оппенгеймер упоминается в двух документах советской разведки того времени. Датированная 2 октября 1944 года докладная записка первого заместителя наркома НКВД Всеволода Меркулова своему начальнику Лаврентию Берии вроде бы изобличает Оппенгеймера как источника сведений «о состоянии работ (о проблеме урана) и развитии за границей». Меркулов утверждает, что «в 1942 г. один из руководителей научных работ (по урану) в США проф. Оппенгеймер (негласный член) аппарата (т. Броудера) проинформировал нас о начале работ. По просьбе тов. Хейфеца… им было оказано содействие в допуске к исследованиям наших проверенных источников, в том числе родственника (т. Броудера)». [См. Jerrold L. & Leona P. Schecter, Sacred Secrets: How Soviet Intelligence Operations Changed American History, Washington, DC: Brassey’s, 2002.] Однако данное утверждение и то, что находившийся в Сан-Франциско агент НКВД Григорий Хейфец когда-либо встречался с Оппенгеймером, не подтверждается ни одним свидетельством. При дальнейшем рассмотрении быстро становится ясно, что утверждение Меркулова преследовало единственную цель — набить цену агенту в Сан-Франциско и спасти его жизнь. Летом 1944 года Хейфец внезапно был отозван в Москву «как не справившийся с работой». Хейфеца подозревали в том, что он стал двойным агентом, и он понимал, что его жизнь находится в опасности. Запустив утку о вербовке Оппенгеймера как источника информации об американском проекте атомной бомбы, Хейфец сохранил и должность, и жизнь.
К тому же еще один документ советского времени прямо противоречит записке Меркулова 1944 года. Бывший офицер КГБ Александр Васильев сделал выписки из советских архивов и впоследствии сообщил, что в феврале 1944 года Меркулов получил донесение с характеристикой на Оппенгеймера. «По нашим данным, Роберт Оппенгеймер разрабатывается соседями (ГРУ — военной разведкой СССР) с июня 1942 г. — его привлечение не представляется возможным. В случае, если Оппенгеймер ими завербован, необходимо оформить его передачу нам. Если вербовка проведена не была, то получить от соседей все имеющиеся на Оппенгеймера материалы и начать активную разработку его через имеющиеся у нас подходы… “Луча” [Фрэнка Оппенгеймера], также профессора Калифорнийского университета и члена землячества, но политически более близкого нам, чем [Роберт Оппенгеймер]».
Этот документ подтверждает, что в начале 1944 года Оппенгеймер не был завербован НКВД как источник, агент или шпион. И, разумеется, к 1944 году Оппенгеймер жил за колючей проволокой в Лос-Аламосе, что практически исключало любую возможность его вербовки, так как Гровс и контрразведка сухопутных войск США не спускали с него глаз двадцать четыре часа в сутки. — Примеч. авторов.
Паш скоропалительно рассудил, что расшифровка разговора Нельсона и Джо не только служит доказательством шпионажа, но и подтверждает обоснованность подозрений в отношении Оппенгеймера. На следующий день он вылетел в Вашингтон, где доложил о документе генералу Гровсу. Ввиду незаконности установки «жучка» власти не могли предъявить обвинение Нельсону или загадочному Джо. Зато они могли во всей полноте отследить активность и контакты Нельсона с людьми из лаборатории радиации. Подполковнику Пашу вскоре разрешили проверить, не стала ли лаборатория в Беркли объектом шпионажа.
Паш потом засвидетельствовал: он и его коллеги «знали» о том, что Джо передавал технические сведения и графики проекта Стиву Нельсону. Поначалу расследование сосредоточилось на Ломанице, потому что Паш получил информацию о членстве ученого в Коммунистической партии. К Ломаницу приставили «хвост»; в июне 1943 года он был замечен стоящим у ворот Сатер с группой друзей. Они позировали, обняв друг друга за плечи, перед фотографом, который делал снимки
студентов за деньги. Когда фотограф закончил фотосъемку, агент подошел к нему и выкупил негатив. Друзей Ломаница быстро опознали как Джо Вайнберга, Дэвида Бома и Макса Фридмана. Все они были учениками Оппи. С этого момента на молодых ученых поставили клеймо подрывных элементов.Подполковник Паш в своих свидетельских показаниях сообщил, что его следователи «в первую очередь установили, что эти четверо часто проводили время вместе». Не раскрывая «методов следствия и порядка действий», Паш объяснил, что «у нас имелись, с одной стороны, неустановленная личность и, с другой стороны, фотография. Сделав проверку, мы окончательно убедились, что под именем Джо скрывался Джозеф Вайнберг».
Паш не сомневался, что наткнулся на хорошо замаскированное гнездо коварных советских шпионов, и полагал, что для его разгрома хороши любые средства. В июле 1943 года оперативный отдел ФБР в Сан-Франциско сообщил, что Паш намерен похитить Ломаница, Вайнберга, Бома и Фридмана, вывезти их в море на катере и допросить «на русский манер». ФБР указывало, что добытые таким способом сведения будут неприемлемы для суда, «но, очевидно, Паш и не собирался отдавать кого-либо под суд после допроса». ФБР решило, что это уже слишком: «Было оказано давление с тем, чтобы предотвратить подобные действия».
Тем не менее Паш усилил наблюдение за Нельсоном. Еще до того, как в доме Нельсона появились «жучки» ФБР, Бюро установило тайный микрофон в его рабочем кабинете. Подслушанные разговоры наводили на мысль, что Нельсон методически собирал информацию о лаборатории радиации в Беркли среди молодых физиков, симпатизировавших военным усилиям Советского Союза. Еще в октябре 1942 года ФБР перехватило разговор Нельсона с Ллойдом Леманом, организатором Коммунистического союза молодежи, который тоже работал в лаборатории: «Леман сообщил Нельсону о разработке очень важного оружия и о том, что он участвует в научных исследованиях с целью его создания. Нельсон спросил, знает ли Опп. [Оппенгеймер], что Леман член КСМ, и добавил: Опп. слишком “менжуется”. Нельсон заявил, что Опп. одно время активно работал в партии, но потом перестал, и еще сказал, что правительство оставило Опп. в покое благодаря его способностям в научной сфере». Заметив, что Оппенгеймер работал в «учительском комитете», имея в виду профсоюз учителей, и Комитете помощи Испании, Нельсон с сухой иронией пояснил: «Он не сможет утаить свое прошлое».
Весной 1943 года, когда Дэвид Бом попытался написать свою диссертацию о столкновении протонов и дейтронов, на его научную работу неожиданно наложили гриф «секретно». Так как у него не было секретного допуска, собственные рукописные записи Бома с расчетами рассеяния конфисковали, официально объявив, что он отстранен от написания диссертации. Бом пожаловался Оппенгеймеру, и тот написал письмо, удостоверяющее, что его ученик тем не менее выполнил все условия, предъявляемые диссертанту. На этом основании Бому в июне 1943 года присвоили степень доктора наук. Хотя Оппенгеймер лично ходатайствовал о переводе Бома в Лос-Аламос, армейская служба безопасности наотрез отказалась выдать допуск молодому ученому. Оппенгеймеру сообщили, что у Бома оставались родственники в Германии и поэтому ему нельзя доверять особые задания. Это было вранье — на самом деле Бома не допустили в Лос-Аламос из-за связей с Вайнбергом. До окончания войны Бом работал в лаборатории радиации, где изучал поведение различных видов плазмы.
Хотя Бома не допустили к участию в Манхэттенском проекте, он все же не потерял работу физика. Ломаницу и некоторым другим повезло меньше. Вскоре после того, как Эрнест Лоуренс назначил его координатором связей между лабораторией радиации и заводом в Оук-Ридже, Ломаниц получил повестку о призыве в сухопутные войска. И Лоуренс, и Оппенгеймер пытались заступиться за ученого, но у них ничего не вышло. Остаток военных лет Ломаниц провел в различных лагерях Сухопутных войск США на территории штата.
Макса Фридмана вызвали на ковер и выгнали из лаборатории радиации. Одно время он преподавал физику в Вайомингском университете, а перед окончанием войны Фил Моррисон устроил его на работу в чикагскую металлургическую лабораторию. Однако служба безопасности добралась до него и там — через полгода он был уволен. После войны, когда его имя попало в списки потенциальных атомных шпионов Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, Фридман не мог найти никакой работы, кроме преподавания в Университете Пуэрто-Рико. Как и Ломаниц, Фридман участвовал в попытках организации профсоюза в лаборатории радиации по заданию группы FAECT № 25. Офицеры армейской контрразведки расценили эти действия как подрывные и, недолго думая, решили избавиться от Ломаница и Фридмана.
Вайнберга взяли под плотное наблюдение, и, когда не удалось найти новых улик, изобличающих его в шпионаже, его тоже призвали в армию и отправили в дальний гарнизон на Аляске.
Незадолго до отъезда в Лос-Аламос Оппенгеймер позвонил Стиву Нельсону и попросил его о встрече в ресторане. Они встретились в обеденный час в закусочной на главной улице Беркли. «Он был возбужден до состояния нервозности», — писал потом Нельсон. За большой кружкой кофе Роберт сказал: «Я просто хотел попрощаться… и надеюсь, что еще увижу тебя после окончания войны». Он не мог рассказать, куда уезжает, но объяснил, что это связано с военными нуждами. Нельсон лишь поинтересовался, возьмет ли он Китти с собой, после чего друзья поболтали о военных новостях. На прощание Роберт высказал сожаление, что испанские республиканцы не смогли продержаться подольше, «чтобы мы похоронили Франко и Гитлера в одной могиле». В своих мемуарах Нельсон написал, что больше не видел Оппенгеймера, «потому что связь Роберта с партией по меньшей мере была зыбкой».
Глава четырнадцатая. «Дело Шевалье»
Я поговорил с Шевалье, а Шевалье поговорил с Оппенгеймером, и Оппенгеймер сказал, что не желает с этим связываться.
Жизнь человека может в корне изменить один-единственный малый эпизод. В жизни Оппенгеймера такое событие произошло зимой 1942–1943 года на кухне его дома в Игл-Хилл. Между ним и другом состоялся короткий разговор. Однако сказанное и позиция, занятая Оппи, определили ход его жизни, что вызывает невольные сравнения с классическими трагедиями Древней Греции и Шекспиром. Этот инцидент получил название «дела Шевалье» и со временем приобрел черты «Расёмона», кинофильма Акиры Куросавы 1951 года, в котором одно и то же событие было показано с точки зрения разных персонажей.