Опыт нелюбви

Эта неожиданно пришедшая мысль была такой ясной, что не нуждалась даже в том, чтобы быть проговоренной.

– Мне показалось, что тебе, наоборот, должно быть это интересно, – все же произнесла она. И добавила: – Хотя бы интересно.

– Тебе показалось, – отрубил Длугач. – Я же видел, как ты на картину эту сегодня смотрела. Ты же себя подстегивала, подговаривала: мне нравится, нравится, так оно положено, чтобы эта картина нравилась!.. А кем положено – сама не объяснишь. И, главное, почему положено.

Его раздражение наконец передалось ей, и передалось настолько, что она не стала больше сдерживаться.

– Мне совершенно все равно, что и кем положено, – сузив глаза, сказала Кира. – А почему мне нужна эта картина, объяснить я могу и сама.

– Ну?

У него глаза стали ей в ответ уже просто точками. Стальными острыми точками ненависти.

– Потому что она не при мне появилась и не при мне исчезнет, – глядя в его ненавидящие серые глаза, сказала Кира. – Чехов уже давным-давно это объяснил. – И, не заботясь больше о том, что может вызвать у него насмешку, она произнесла четко и раздельно: – Он сказал, что в жизни, даже в самой пустынной глуши, ничто не случайно, все полно одной общей мысли, все имеет одну душу, одну цель, все часть одного организма, чудесного и разумного. А случайно это все только для того, кто и свое существование считает случайным! – Она помолчала и добавила: – Я не считаю свое существование случайным. А ты – не знаю, не понимаю! Ничего я в тебе так и не понимаю. И, Витя… – Кира помедлила, но все-таки сказала: – И не хочу понимать. Мы с тобой разные существа. Свела нас зачем-то жизнь, зачем – не знаю. А теперь – разводит.

И, не глядя больше на Длугача, Кира пошла к выходу из номера. Только у двери она заметила, что до сих пор держит в руках белый махровый халат с вензелем «Империала». Она положила халат на резную табуреточку у вешалки и вышла не оглянувшись.

На Ринге было так тихо, как будто не бульвары это в самом центре города, а Венский лес в предгорьях Альп.

«Не успели мы в Венский лес съездить, – подумала Кира. – Жаль».

Она многого не успела увидеть в Вене. И поняла вдруг, что сожалеет обо всем этом, не увиденном, больше, чем о расставании с Длугачем.

«Мы точно расстаемся?» – спросила она себя.

И ответила:

– Да. Без сомнения.

Улица была пустынна, поэтому Кира произнесла это вслух, и даже громко.

И как только прозвучали эти слова, она почувствовала такую легкость, словно воздух, чистый, острый воздух осенней Вены всем своим живым составом хлынул ей в легкие.

«Долг, жалость… Не может это держать людей вместе. И незачем мне себя обманывать. И его тоже. Он не заслужил, чтобы я его обманывала».

Она шла медленно, листья шелестели у нее под ногами. Скользнул мимо в темноте одинокий велосипедист, мелькнули огоньки на колесах – будто всадник пролетел или легкий призрак. Фантом Вены.

«Все скажут: с ума сошла – такой мужчина, за счастье должна считать!.. Да кто такое скажет? Люба, что ли, или Сашка? Даже Царь, наверное, ничего такого не сказал бы, если б я с ним советоваться вздумала».

Кира не особенно посвящала друзей в перипетии своей личной жизни, хотя об ее отношениях с Длугачем они, конечно, знали. Сашка поддразнивала, Люба давала советы, из которых Кира, впрочем, не извлекала толку, Федор… Царь в своих редких письмах на эту тему не высказывался – вряд ли его интересовали такие тонкости. И никто из них, конечно, не стал бы говорить, что она должна зубами вцепиться в «такого мужчину».

Эта мысль почему-то ободрила Киру. Словно детство подмигнуло ей подбадривающе.

Она шла, шла и незаметно дошла до Оперы. Вспомнила, как Длугач сказал два дня назад, когда они пришли сюда на «Иоланту», что он ожидал большего. Кира даже удивилась: надо же, какой ты знаток оперы, оказывается! А он объяснил, что имеет в виду зал – тот выглядит каким-то потертым. Кира тогда обиделась, как будто он назвал потертой ее, а не Венскую оперу, и принялась объяснять, что этот зал являет собою искусство в самом чистом его виде…

Сейчас ей было стыдно об этом вспоминать, а почему, она не понимала.

Было во всем этом – в его насмешке над тем, чего он не в силах понять, в ее попытках объяснить ему то, что в двух словах объяснить невозможно, – что-то неправдоподобное. Или неправдивое? Но ведь она не обманывала его ни в чем, откуда же вдруг взялось у нее ощущение неправды, басенной какой-то фальши собственных слов, обращенных к нему?

Эти мысли окружили ее осторожно и назойливо, как паутина, и Кира поспешила их отогнать.

Решение было принято, и как она ни вглядывалась в себя – не находила сожаления ни в сердце своем, ни в разуме.

Разум ее вообще был рационален чрезвычайно, поэтому начал уже работать в практическом направлении: Кира задумалась, где ей переночевать. Размышления эти были неприятны тем, что поиски ночлега должны были начаться с возвращения в номер. Как ни крути, а это неизбежно, потому что она выскочила на улицу без денег и документов.

«И что в этом, собственно, такого? – подумала Кира. – Придешь, вещи соберешь… Бросится он на тебя, что ли? Да нет, молча будет смотреть, как ты собираешься».

Сколько бы она ни говорила Длугачу, что не понимает его, предсказать его поведение в этой ситуации было возможно.

Но не по себе ей становилось, когда она представляла, как собирает вещи под его пристальным взглядом. Даже если он в другую комнату выйдет – номер просторный, с аркой, – все равно неприятно.

Ладно! Какой толк откладывать то, чего все равно не можешь избежать? Кира взглянула последний раз на подсвеченную Оперу и повернула обратно.

Парадная лестница начиналась в «Империале» прямо у стойки портье.

Длугач спускался по ней, и Кира увидела его сразу, как только открыла входную дверь. Он был еще на самом верху этой широкой дворцовой лестницы, он шел по ней один, и, глядя на него снизу, Кира подумала, что точно так выглядел принц Вюттембергский, когда выходил отсюда, из своего дворца. Они же мало напоминали сказочных эльфов, эти принцы Австро-Венгерской империи. Вот такие и были – широкие, высокие, – и ступали по своим парадным лестницам тяжелой поступью.

– Я сумку заберу, – сказала Кира, дождавшись, пока Длугач сойдет с последней ступеньки.

Он посмотрел на нее безучастно – ни следа недавней ненависти во взгляде.

– Зачем?

Голос был холодный, безучастный тоже.

– Там деньги и документы.

– Я снял другой номер, – сказал он. – Себе.

И, не вдаваясь в дальнейшие объяснения, направился к стойке портье. Наверное, он договорился о номере для себя по телефону и теперь шел его оплачивать.

Все его действия были так очевидны, что, казалось, других и предпринять нельзя. Но это становилось понятно уже после того, как эти действия бывали им предприняты; угадать их наперед было невозможно. Кира и не угадала – зря была так самонадеянна.