Опыты психоанализа: бешенство подонка

– Нет.

– Что значит «нет»?!

– Сегодня вечером в камеру ко мне приходил Ульянов…

– Ну, да. Ленин. Ангел, Сатана… Спокойно! У вас жар.

– Нет. Действительно, приходил Ленин. Мы с ним долго разговаривали. И он мне дал слово, что он не употребит эту заинтересованность Германии в мире во вред русскому народу и республике… Он мне дал честное благородное слово!

– Ну, честное благородное слово могу вам дать и я, что…

– Но я дал ему своё слово, что до Учредительного собрание ничего не буду предпринимать.

– Вы идиот. Клинический идиот!

– Он обещал, что всех утром выпустят. Нас с вами в первую очередь. Я назвал вас? Это ничего?

– Ничего, ничего…. Спите.

Рутенберг трогает горящий лоб Терещенко, качает головой. Обнимает его. Сидит, смотрит в стенку.

Санкт-Петербург. Возле Смольного. Ночь

Большое оживление. Жгут костры. Транспаранты. Флаги. Всё для завтрашней манифестации.

Гауптман ведёт машину. Сзади грузовик с группой сопровождения.

– Ах, сколько листовок! Сколько бумаги! А плакаты! Транспаранты! Наглядная агитация! Живенько! – радуется как ребёнок Ленин.

– Бумага, краски, типографии. Всё наше!

– А вдруг у вас такое случится, Ганс… – шутит Ленин.

– Что вы! Мы немцы! Ха-ха. Наши граждане не возьмут вокзалы, а пойдут брать перронные билеты.

Оба смеются. Автомобиль с ними и грузовик сопровождения подъезжают к Смольному. Выбираются из машины.

– Ну, просто, пчелиный улей гудит. Сможем пройти?

– А как же! Ведь улей гудит за деньги фатерлянда!

Гауптман идёт впереди. Ленин смотрит ему вслед. Нехорошо смотрит. Как убийца. А как же – ведь костюмчик уже снял…

Тут Ленина со всех сторон окружают боевики гауптмана. Винтовки, штыки. Все в матросских бушлатах. И у каждого на голове новенькая бескозырка. И на ленточке гордо «Аврора». Так в середине этого каре он и входит в Смольный. Впереди Лёха. Он ведёт уверенно. Знает куда.

Санкт-Петербург. Смольный. Ночь

В прокуренном донельзя коридоре, в клубах дыма среди толпящихся депутатов Съезда, к выходу пробирается хозяйка конспиративной квартиры Ленина. Вдруг её оттесняют к стене. Батюшки мои! В группе матросов, решительно рассекающих толпу, буквально рядом проходит, распространяя запах хорошего немецкого одеколона, её жилец – Ленин. На нём чудный костюм из габардина, отличное чёрное пальто английской шерсти и шотландская кепка. Всё из гардероба гауптмана.

Санкт-Петербург. Смольный. Штаб. Комната Иоффе. Ночь

Входит Ленин.

– Здравствуйте, товарищи! С победой нас! – сжимает кулачок. – Вот где теперь оно, это сранное временное правительство. И поделом! Объявляем на Съезде! Утверждаем низвержение! И вся власть большевикам!

Пауза как в «Ревизоре». Ленин, гарцуя в своём наряде, скрипя башмаками в наступившей тишине, проходит по комнате.

– Надо бы, Лев Давыдович, родной, – говорит он опешившему Троцкому, – проект постановления Съезда записать. И огласить. Вы что-нибудь набрасывали?

– Да… То есть, нет ещё!

Троцкий переглядывается со Свердловым и незаметно сминает свой проект Постановления.

– Ну-с, тогда начнём! Послушайте, товарищ Иоффе, а есть ли выпить чего?

– О чём речь, Владимир Ильич?! «Смирновская»! Чистая слеза! – Иоффе достаёт большую бутыль и, наливая в стакан, тихо говорит Ленину, – Очень рад вас видеть. Очень!

– За великую Октябрьскую социалистическую революцию! – провозглашает Ленин, поднимает рюмку – А что же вы, товарищи? Тут много.

Все в оцепенении. Первым всё соображает Сталин. Подходит и наливает себе. А следом другие. Свердлов, Подвойский, Дзержинский, Зиновьев. Последним ломается Троцкий. Все выпивают за революцию. Стоя.

– Закусывайте, товарищи! – Ленин протягивает блюдо с бутербродами. Этакое кормление с рук. Все жуют бутерброды. Ленин оглядывает Свердлова. Тот одёргивает на себе новенькую хрустящую чёрную кожаную куртку (униформа шофёров броневиков).

– С обновкой вас, Яша. Яков Михайлович!

– Это Иоффе постарался.

– Вот, видите! Для вас постарался, – шутит Ленин. – А меня, бедного, обошёл…

Он смотрит на Дзержинского и проверяет свою память:

– А вы… Дужинский?

– Почти, Владимир Ильич. Дзержинский.

– Ну-у-у! Да вас просто не узнать! Вы всегда такой модный поляк. Котелок, тросточка. А тут вот шинель. Мужественно! И ростом выше!

– А это по совету товарища Иоффе.

Всё это внимательно слушает Сталин в своей куцей тужурке (в его гардеробе шинель и френч возникнут уже после Царицына).

– Ох, уж этот Иоффе! – игриво говорит Ленин. – Ну, в конце концов, товарищи, Адольф, как-никак специалист по психоанализу. Учился у самого профессора…

– Адлера! – хором кричат все.

Взрыв хохота. Сталин смотрит на этих крикливых, визгливых, суетящихся людишек.

Тут распахивается дверь. Влетает разгорячённый Каменев.

– Лев Давыдович, пора! Давайте быстро текст Постановления. Будем оглаш…

Каменев осекается. У стола со стаканами в руках весь ЦК. А в центре, ну просто «с иголочки», пахнущий одеколоном, Ленин.

– За революцию пьём, Лев Борисович! Присоединяйтесь! – говорит Подвойский.

Он тянется к бутыли, чтобы налить Каменеву, но Иоффе забирает бутыль:

– Э, нет! Это пусть уж Владимир Ильич допивает. Ему выступать.

Иоффе достаёт свою прославленную записную книжку и ставит сразу две «галочки». Против «Опыт психоанализа» и против «Докладчик на съезде».

Санкт-Петербург. Смольный. Актовый зал Съезд Депутатов. Ночь

В три часа ночи Каменев стоит на трибуне и как конферансье в цирке: