Ордин-Нащокин. Опередивший время

Никону не составило труда убедить свято верившего ему Алексея Михайловича пойти на подобный шаг. Понимание последствий этого духовного жеста пришло к царю лишь потом. В прочитанном в Соловках над прахом митрополита Филиппа царском послании говорилось: «Преклоняю сан свой царский за прадеда моего, против тебя согрешившего, да оставивши ему согрешение его своим к нам пришествием, да упразднится поношение, которое лежит на нем за твое изгнание» [10] . Далее в документе упоминается евангельское предсказание о последствиях, какие привели царство Грозного к крушению: «Оправдался евангельский глагол, за который ты пострадал: Всяко царство, раздельшееся на ся, не станет». Выводы из трагического опыта царствования прадеда сделал его потомок, торжественно заверивший Филиппа: «И нет более теперь у нас прекословящего твоим глаголам, благодать божия теперь в твоей пастве изобилует: нет уже в твоей пастве разделения, все единомысленно». Совершилось очередное действо, послужившее торжеству православия. За признанием греховности царской власти провозглашалась неизбежность ее гибели в наказание за отторжение церкви, воспевались гармония, единомыслие, поскольку не осталось больше прекословящих этому. Многомесячная экспедиция на Соловки была омрачена гибелью немалой части паломников: во время шторма на Ладоге стихия поглотила 69 человек. Осталось в памяти и другое: заносчивость митрополита, грубость, начальственный гонор. Это вызывало недовольство, протесты в светской части миссии, пополняя тем самым ряды недоброжелателей.

10

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 10. С. 496.

* * *

Поход на Соловки и обратно, время, разделившее Никона и Алексея Михайловича, для самодержца оказалось особенно томительным. Он настолько прикипел к своему «любимцу и содружебнику», что с трудом переносил длительную разлуку с ним. Состояние духа царя открывается в его письмах. Испытывая тягу к общению, он стремится написать обо всем во всех подробностях, едва ли не исповедуется перед «собиным другом». Особое место отведено «лирической» части, где изъяснения Алексея переходят все мыслимые границы. В них присутствуют благочестивое и мирское, религиозное и житейское — вольный поток сознания. Это откровения отрока неискушенного, едва только осваивающего реальности жизни. Он доверчив, наивен, простодушен. Всякий раз, когда Алексей берется за перо, его переполняют эмоции. Все его мысли перемежаются церковными «всехвальными» словами «великому святителю, пастырю, богомольцу».

В его письмах Никону — не только поклонение, но и признание за ним превосходства и в религиозных, и в мирских делах. «О крепкий воин и страдалец царя небесного и возлюбленный мой любимец и содружебник, святый владыко! Молись за меня грешного, да не покроет меня глубина грехов моих, твоих ради молитв молитв святых; надеясь на твое пренепорочное и беззлобливое и святое житие, пишу как светлосияющему в архиереях, как солнцу светящему по всей вселенной, так и тебе сияющему по всему нашему государству благими нравами и делами добрыми, великому господину и богомольцу нашему, преосвященному и пресветлому митрополиту Никону новгородскому и великолуцкому, особенному нашему другу душевному и телесному. Спрашиваем о твоем святительском спасении, как тебя, света душевного нашего, бог сохраняет; а про нас изволишь ведать, и мы, по милости божией и по вашему святительскому благословению, как есть истинный царь христианский нарицаюсь, а по своим злым мерзким делам недостоин и во псы, не только в цари, да еще и грешен, а называюсь его же Светов раб, от кого создан» [11] .

11

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 10. С. 496.

Митрополит занимает важное место и в семейном кругу царя. С особой доверительностью тот сообщает «великому солнцу сияющему» о домашних заботах, о тревожном ожидании рождения очередного младенца, о том, насколько привязана к Никону одна из его дочерей: «Да пожаловать бы тебе, великому святителю, помолиться, чтоб умножил лет живота дочери моей, а к тебе она святителю крепко ласкова; да за жену мою помолиться, чтобы ради твоих молитв, разнес бог с ребеночком; уже время спеет, а какой грех станется, и мне, ей, пропасть с кручины; бога ради, молись за нее». В некоторых местах извинительный тон писем в чем-то напоминает отчет младшего начальствующего лица перед старшим: «А я, грешный, твоими молитвами, дал бог, здоров. Не покручинься, господа ради, что про савинское дело не писал тебе, а писал и сыск послал к келарю; ей, позабыл, а тут в один день прилунились все отпуски, а я устал, и ты меня, владыка святой, прости в том; ей без хитрости не писал к тебе» [12] .

12

Там же. С. 497.

Особый интерес вызывает та часть писем, где Никону сообщается главная новость: «Бог наш изволил взять от здешнего прелестного и лицемерного света отца нашего и пастыря Кир Иосифа, патриарха Московского и всея Руси». Он подробно описывает посещение часовни, куда был помещен покойный за день до похорон. Внезапные судорожные конвульсии мертвого тела напугали и потрясли царя, но еще большие потрясения ожидали его далее. При разборе дел умершего патриарха царю приоткрылась другая, тайная сторона жизни святого отца. В ней, как оказалось, находилось место служению не только Богу, но и золотому тельцу. Открылось огромное богатство, которое умерший патриарх не успевал вносить в опись. Его он создавал как ростовщичеством, принимая в залог ценности от терпящих трудности прихожан, так и поборами с церковнослужителей. Преодолев соблазн взять себе что-либо из редких вещей, царь принял решение раздать деньги и ценности бедным. Наблюдая, с каким подобострастием у гроба Иосифа «перервались плачущи ближние», он погружается в раздумья о последствиях, какие могут последовать за кончиной патриарха. Здесь он узнает: умерший, оказывается, давно готовился к тому, что его ожидало, жаловался — «переменить, скинуть меня хотят, а если и не оставят, то я сам об отставке стану бить челом».

Особенно настораживала Алексея Михайловича в этой связи будущность патриаршего места, возможная инициатива церковников исподволь, помимо его воли назвать преемника. «Мать наша соборная и апостольная церковь вдовствует… не имея жениха своего, печалится; все переменилось не только в церквях, но и во всем государстве». Думая об этом, Алексей Михайлович считает нужным предостеречь «жениха» от ошибок, от недальновидного поведения. Свое послание он завершает предостережением Никону: «Иван Хованский пишет в своих грамотах, будто он пропал и пропасть свою пишет, будто ты его заставляешь с собою у правила ежедневно быть; да и у нас перешептывали на меня: никогда такого бесчестья не было, что теперь государь нас выдал митрополитам; молю я тебя, владыка святый. пожалуй. не заставляй его с собою у правила стоять… Да Василий Отяев пишет к друзьям своим: лучше бы нам на Новой Земле за Сибирью с князем Иваном Ивановичем Лобановым пропасть, нежели с новгородским митрополитом быть, силою заставляет говеть, но никого силою не заставит Богу веровать» [13] .

13

Там же. С. 500.

Известие о кончине патриарха Иосифа заставило Никона заметно ускорить движение процессии, а на подступах к столице он не стал тратить время, покинул шествие и верхом поспешил в Москву, объяснив это необходимостью подготовки торжеств прощания с прахом Филиппа. Церемония состоялась в Успенском соборе Кремля. Мощи святого оставались открытыми для поклонения на протяжении десяти дней, сопровождаясь «безмерным плачем и стоном» стягивавшихся туда бесчисленных верующих. Царь описал это в письме Н. И. Одоевскому: «И такого народу было… ни яблоку упасть. А больных тех. лежавших и вопиющих нему… Безмерно много, и от великого плача и вопля безмерный стон был. И стоял стон десять дней без пристани… с утра до вечера звон. Как есть на Святой неделе, так и те радости были. То меньше, что человека два или три в сутки, а то пять и шесть и семь исцеляются» [14] . Никон и Алексей Михайлович явно перестарались: действо в соборе по размаху превзошло даже пасхальные торжества. На деле церемония перезахоронения останков Филиппа служила преамбулой к главному событию — выборам нового патриарха.

14

Зеньковский С. А. Русское старообрядчество. М., 1995. С. 186.

* * *

Провести кандидатуру Никона на патриарший престол царю удалось не без тревог и душевных волнений. Приемлемых фигур в высшем епархиальном эшелоне было не так много. Упоминалось имя духовника царя Стефана Во-нифатьева, но тот решительно перевел стрелки на Никона. Не желая искушать судьбу, Алексей не решился пойти по пути отца, когда после смерти Филарета вопрос о выборе патриарха из шести кандидатов решил жребий. Полагаться на случай даже при вполне определенном раскладе было недопустимо. Желая придать церемонии видимость коллегиальности, из двенадцати «духовных мужей», претендентов, выставленных церковным собором на конкурс, царю было предоставлено право назвать единственного — конечно же, им оказался митрополит Никон. В тот момент, когда вопрос, казалось, был решен, Алексея ожидало другое, еще более серьезное испытание. Неожиданно для всех, для самодержца в первую очередь, Никон стал решительно отказываться. Им на этот счет был заготовлен свой сценарий. На протяжении нескольких дней он продолжал «мрачить и царя и людей», категорически не желая принять верховный сан. Унижения, каким подвергли себя государь и вторившие ему иерархи, носили беспрецедентный характер. Согласие, после неоднократных попыток уговорить Никона, удалось получить лишь в Успенском соборе Кремля, куда претендента привели буквально «под белые рученьки», причем «все присутствующие, включая государя, пали на землю».

То, что происходившее было с его стороны инсценировкой, Никон подтвердил своей заключительной речью. Его целью было заведомо выговорить для себя особый статус, неограниченные полномочия. До того убеждавший всех в том, что он «неразумный и не могущий пасти словесных овец Христова», уверенно заявил: «Если обещаете слушаться и меня, как главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать Вам о догматах Божьих и о правилах, в таком случае я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства». Таким образом, состоялся еще один акт «торжества православия» — на сей раз оно воплотилось в неограниченных властных полномочиях патриарха всея Руси.

Никон немедля приступил к делу. Новации, которые он решил провести в жизнь, затрагивали как мирские дела, так и религиозные. Не прошло и трех недель, как патриарх объявил кабацкую реформу. Кампания стала продолжением непримиримой борьбы с пьянством, ранее объявленной им в Новгороде и окрестностях. Теперь драконовские меры, «борьба с пьянством и алкоголизмом», распространились на все государство. К сожалению, эта поучительная страница русской истории долгое время оставалась в тени общественного внимания. Должного значения ей не придавалось, как показывает опыт антиалкогольной реформы, провозглашенной в СССР в конце XX века М. Горбачевым и Е. Лигачевым. Характерно, что тогдашние действия власти фактически повторили меры, заложенные Никоном в кабацкую реформу 1652 года. Схожими оказались и последствия этих мер — спад во внутреннем потреблении, сокращение налоговых поступлений от питейных заведений и от продажи спиртного, сказавшийся на пополнении госказны, как, впрочем, и на социально-психологической атмосфере. После денежной реформы, предпринятой для покрытия дефицита бюджета, и вызванного ею Медного бунта ограничения в деле производства и торговли спиртным были отменены…

Этим вмешательство Никона в светскую жизнь не ограничилось. Ополчаясь на все иноверческое, иностранное, он настоял на том, чтобы все проживавшие в Москве иноверцы, «немцы», как их называли всех без разбора, были выселены за черту города, в отдельную Немецкую слободу. Распорядился изымать из домов и уничтожать музыкальные инструменты иностранного происхождения. Публичному сожжению подверглись привезенные из-за границы полотна европейской школы живописи.

Восшествие на патриарший престол развязало Никону руки в наведении «порядка» и в церковных делах. Когда московские иерархи прознали о реформировании устоявшихся церковных традиций и канонов, открыто поддержать патриарха в этом намерении не решился никто. И это при том, что за спиной его стоял сам царь. Была затеяна нудная церковно-бюрократическая процедура обработки иерархов, «промывания мозгов», однако рвения в реформаторских устремлениях все равно не наблюдалось. «Перестройка», на которую хитроумный Никон подбил легко поддающегося влиянию царя, дорого обошлась русскому народу. Уже через полгода после восшествия на патриарший престол он приказал начать повсеместное исправление богослужебных книг и заменить привычное на Руси — да и в Европе — двоеперстие принятым в Византии только в XIII веке троеперстием. Характерно, что константинопольский патриарх Паисий, к которому Никон обратился за советом, усомнился в необходимости ломать сложившиеся формы обрядности — разные в разных христианских странах. Однако на соборе 1656 года все, кто крестился двумя перстами, были объявлены еретиками и отлучены от церкви. Епископа Коломенского Павла, выступившего против нововведений, Никон публично избил и сослал в дальний монастырь, где тот был задушен.