Ордин-Нащокин. Опередивший время

Добравшись до Ясс, дипломаты были радушно приняты господарем, который надеялся на помощь Руси против османской деспотии. Он даже высказал просьбу о принятии Молдавии в русское подданство, хотя обе стороны понимали, что речь идет о простой дипломатической вежливости — Турция не потерпела был такого ущерба своим интересам. Однако Василий Лупу обещал оказать послу всю возможную помощь в сборе информации: «Где ни услышу де какое дурно к ево царскому величеству, или што де мне укажет его царское величество, и яз де готов ему, государю, головой своей служить». Чтобы обмануть турецких и польских шпионов при дворе, господарь объявил, что московский гость поступил к нему на службу, брал его в поездки к османской границе, помог наладить отправку донесений в Москву. В короткое время Ордин-Нащокин довольно много узнал о намерениях польского и турецкого дворов и их возможных контактах. Не укрылись от его глаз и военные приготовления на границе с Русью; обо всем этом он написал подробный отчет, позже представленный царю и его приближенным.

В своих донесениях он рекомендовал наладить с дружественной православной Молдавией более тесные отношения — например, присылать туда на продажу украшения из золота и серебра. Не упустил случая и покритиковать организацию посольской службы и недостатки русской политики в целом: «Житье наше русское, что царя-колокола звон — што доле от колокольни отойдешь, то больши слышат». Только в самом конце года, завершив дела, дипломат возвратился в Москву. Надежда войти после успешной миссии в штат Посольского приказа не оправдалась: ему пришлось вернуться в Псков, к прежним торговым делам. Но довольно скоро о нем вспомнили по схожему поводу — разнеслись слухи о подготовке вторжения поляков на Русь теперь уже на северном, прибалтийском фланге. Ордину-Нащокину поручили проверить сведения, и он снова, как и в Молдавии, прибегнул к помощи местных информаторов. Через доверенных лиц он наладил связь с архимандритом православного Духова монастыря в Вильно Никодимом, и тот сообщил, что о нападении на Русь в ближайшее время не может быть и речи, поскольку Речь Посполитая охвачена внутренними смутами. Эти сведения подтвердили специально посланные Ординым-Нащокиным в Литву купцы.

Тем временем слухи сыграли свою роль: жители Пскова и других пограничных уездов стали покидать насиженные места, боясь польского вторжения. Призвав к себе Ордина-Нащокина, псковский воевода приказал ему успокоить людей, ссылаясь на полученные им из Польши сведения. Очевидно, с этой задачей он тоже справился успешно, поскольку после восшествия на престол в 1645 году Алексея Михайловича новые власти включили его в состав воеводского управления — местной администрации Пскова. После этого его имя не упоминалось в официальных бумагах целых пять лет, и только «гиль» 1650 года снова вовлек его в большую политику. Как уже сказано, причиной тогдашних волнений стала афера купца Федора Емельянова, скупившего для продажи шведам немалую часть продававшегося на Псковщине зерна. Это вызвало недовольство местных жителей не только из-за того, что привело к резкому подорожанию хлеба, но и потому, что передача потенциальному врагу денег и стратегического сырья воспринималась как косвенная поддержка новой шведской агрессии против Руси.

Умудренные опытом предков, жители Пскова, как и Новгорода, были движимы патриотическими побуждениями и, вопреки благостным заверениям местного начальства, реально оценивали обстановку, предостерегая царя: «Шведы мирный договор во всем нарушали, православную веру у русских зарубежных людей отняли, церкви божие осквернили, попов на Руси ставить не дают, а крестьянских детей крестят своими немецкими попами в своих кирках». Народ по-своему понимал последствия этой акции: «Государеву казну денежную и хлебную шведские немцы возьмут… Твоею казною хотят нанять иных орд немецких людей и идти с ними под Великий Новгород и Псков» [17] . Так говорилось в челобитной царю, поданной участниками «гиля» 12 мая.

17

Соловьев С. М. История России с древнейших времен. Т. 10. С. 564.

К «бунташным» событиям подобного рода, какими бы они по своей природе ни были, обычно примазывается та часть населения, которая обнаруживает готовность «половить рыбку в мутной воде». Соблазну легкой наживы поддались многие: ярыжки, кабацкие люди, стрельцы, посадские. Но постепенно наступало прозрение, пошли разговоры: «Не навести бы нам на себя за нынешнюю смуту такую же беду, какая была при царе Иване» (речь шла о расправе царя над Новгородом и Псковом в годы опричнины). К тому времени хаос и разорение в городе достигли пика, обильно пролилась кровь. С приходом подкреплений, вызванных воеводой, беспорядки удалось подавить, их зачинщики были схвачены. Только тогда от государя последовало разъяснение смысла и целей предпринятой верховной властью акции: «По вечному докончанию с шведским королем надобно было отдать всех перебежчиков, а довелось тех перебежчиков, православных христиан, в шведскую сторону отдать в лютеранскую веру с 50 000 душ, и мы велели за них дать деньги 190 000 рублей, и в то договорное число отпущено было с Логином Нумменсом только 20 000… Хотя бы вам в хлебе и прямое оскудение было, так вам бы надобно было бить челом нам, великому государю, и мы бы приказали привезти к вам хлеба».

Невольно возникает вопрос: что мешало, приступая к задуманному, направить из Москвы уполномоченных гонцов с разъяснением царской воли? В силу каких причин возникшее народное движение, имевшее вполне патриотический смысл, встретило такую жесткую реакцию, репрессии со стороны властей? Похоже, дело было в амбициях власти, в ее нежелании вести на равных диалог с населением: «Мы, великий государь с божьей помощью, ведаем, как нам государство наше оберегать и править, а холопи наши и сироты нам, великим государям, никогда не указывали»… В этом трагическом эпизоде русской истории отразилась прошедшая через века проблема отрыва власти от народа. В прямой связи с ней находилась другая вековечная проблема — нехватка умных, дальновидных государевых людей.

Бежав из Пскова, Ордин-Нащокин явился в Москву и сумел встретиться с царем, изложив ему свой взгляд на причины мятежа и способы его успокоения. В конце мая он вернулся в город вместе с войском князя Ивана Хованского, направленным на подавление восстания. Численность его отряда составляла всего 2700 человек, и мятежники решили, что смогут оказать ему сопротивление: «Хотя бы и большая сила ко Пскову пришла, не сдадимся; города вскоре не разобьют и не возьмут, а нам в городе есть с чем сидеть, хлеба и запасов будет лет на десять» [18] . Вожаки «гиля» решили обратиться за помощью к Речи Посполитой, но против этого выступила большая часть восставших. 12 июля на подступах к городу состоялся первый бой, в котором псковичи потерпели поражение — их «побивали до самого города, и живых много поймали, и снаряд и знамена отбили». 15 августа к Хованскому подошло подкрепление, и он смог установить полную блокаду Пскова, учинив ему «большую тесноту». 17 августа в город прибыла делегация Земского собора во главе с коломенским архиепископом Рафаилом, который пообещал прощение всем рядовым участникам мятежа. 20 августа восставшие начали присягать на верность Алексею Михайловичу, но волнения в городе не утихали еще довольно долго.

18

Аракчеев В. А. Средневековый Псков. Псков, 2004. С. 227.

Ярость «бунташных» выступлений в Пскове и Новгороде провоцировала жестокость власти. Осознание необходимости ослабления репрессий пришло, как обычно, с опозданием. Карательные акции, показательная казнь зачинщиков посеяли панику среди населения. Побросав жилища, охваченные страхом люди попрятались в окрестных лесах. Чтобы убедить их вернуться, воевода снова обратился к услугам Афанасия Ордина-Нащокина: он был тем, кого люди знали и кому в ходе своего служения в прежние времена удалось завоевать доверие земляков. Потребовалось немало усилий с его стороны, чтобы убедить натерпевшихся страхов и душевных терзаний людей вернуться к своим очагам. Вводя жизнь в Пскове в мирное русло, Ордин-Нащокин действовал отнюдь не в одиночку. Существенную роль в остужении страстей, в умиротворении населения сыграла церковь, возглавляемая митрополитом Никоном.

Именно в ту пору в судьбу Ордина-Нащокина вошел князь Иван Хованский, поставленный Москвой во главе карательного корпуса. К тому времени князь еще не набрал той высоты во власти, что далее позволила ему действовать самоуверенно и без оглядки. В своих докладах царю, относимых к тому периоду, он особо отмечал усилия Нащокина, направленные на то, чтобы избежать кровопролития, локализовать конфликт, тем самым ограничивая участие войск в подавлении мятежа. Это он внушил Хованскому идею обратиться к царю с просьбой об издании указа, милостиво прощающего участников мятежа. Такой указ был принят и позволил осенью 1650 года окончательно урегулировать обстановку в городе.

* * *

В ходе «псковского гиля» власть в Москве вновь открыла для себя Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина, его достоинства, способность не только здраво мыслить, но и продвигать дело. После 1645 года, когда в Кремле произошла смена правящей «команды», Ордин-Нащокин оказался вне поля зрения новой генерации московских властных людей. Забвение постигло не только видных деятелей прежнего царствования, но и их подававших надежды выдвиженцев. Влиятельный ближний боярин Ф. И. Шереметев, некогда открывший Нащокина и сумевший оценить его по достоинству, был отстранен от государственных дел, принял постриг и ушел в монастырь, где вскоре умер. Время между 1645 и 1650 годами не прошло, однако, для псковского дворянина впустую. В нем, погруженном в гущу приграничных проблем, происходила кристаллизация опыта, систематизация наблюдений, к нему, наконец, приходило понимание причин, по которым власть раз за разом допускает ошибки в принимаемых решениях.

Способности псковского дворянина не могли не произвести впечатления на центральную власть. Он убедительно объяснил, как минимизировать последствия псковского бунта, как ввести жизнь окраинных воеводств в нормальное русло. Нащокин показал знание людей и обстановки, зрелость в подходах к тому, как следует действовать власти на приграничных территориях. В отличие от многих других, кто вносил сумятицу в представления Москвы о происходящем, он заботился не только о текущем положении дел, но и о долговременной стабильности на стратегически важном государственном плацдарме, каким был Северо-Запад Руси. Развеивая предубеждения и страхи столичной бюрократии, он всякий раз убеждал, доказывал, — псковичи и новгородцы такие же россияне, не менее, если не более, других озабоченные надежностью западных рубежей своего Отечества.