Орджоникидзе

— Я — весь внимание, Лев Борисович.

— Здесь, в этой обстановке?

— Вы шокированы? Простите, я не улавливаю чем! Что я не застегнут на все пуговицы или присутствием товарищей? Не разводите манную кашу. Поякшались с ликвидаторами, поблудили с отзовистами, теперь явились этаким фертом…

Эта последняя фраза, произнесенная Лениным скорее участливо, чем с раздражением, особенно врезалась в память Серго.

Петровский всего этого не знал. Просто их судили вместе: большевиков-депутатов IV Государственной думы и публициста Каменева. Тогда Григорий Иванович и убедился, что весь свой небольшой запас мужества Лев Борисович Каменев безнадежно растратил на бойкие статьи и ядовитые речи. Для себя ничего не оставил. Едва попал под арест, до неприличия перепугался. На суде посыпал голову пеплом. Уверял, что единственно/ к чему стремился после начала войны, это победа России.

Григорий Иванович как-то на суде улучил момент, спросил:

— Что с вами стряслось, Лев Борисович?

Ответ был поразительный:

— Вы не понимаете, насколько это дальновидный ход!

"Должно быть, и сейчас, выступая в поддержку Временного правительства, Лев Борисович делает какой-то непостижимо дальновидный ход, — подумал Петровский. — Что творится в Петрограде, понять слишком трудно. Во всяком случае, оставаться комиссаром Временного правительства мне — большевику — совсем негоже. Из Комитета общественной безопасности тоже пора уходить. С эсерами и меньшевиками надо круче рвать, больше никаких блоков, объединений".

Своими раздумьями Григорий Иванович поделился с Серго. Тот обрадовался.

— Я двумя руками голосую за то, чтобы единственным законодателем и полновластным вершителем дел стал Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. А комитет мы оставим, как только из профессионального союза служащих будут изгнаны доносчики, полицейские, взяточники. И уволят вотставку епископа Евфимия.

В "Вестнике" появилось новое сообщение:

"27 апреля на заседании ЯКОБ [48] обсуждался вопрос о выборном начале среди духовенства. Со спокойным хорошо аргументированным докладом выступил член президиума Комитета гражданин Орджоникидзе. Выяснив принципиальную сторону дела, докладчик внес практические предложения:

48

ЯКОБ — Якутский комитет общественной безопасности.

Епископа Евфимия удалить на покой, в епархии назначить строгую ревизию. Оба предложения неожиданно были приняты большинством голосов.

По частным, однако же вполне достоверным сведениям, Орджоникидзе, Петровский и Ярославский совместно отправили приветственную телеграмму [49] прибывшему каким-то образом в Петроград Ленину. Что за этим последует дальше, поживем — увидим".

…К середине мая, когда Кавказ уже изнывает от жары, весна добралась до Якутии. Вскрылись реки. Вверх по течению Лены буксиры повели паузки. В полдень 23-го уходил пароход с политическими ссыльными. Ц

49

"Ленину из Якутска. Празднуем Ваше возвращение к отрытой деятельности. Да здравствует возрожденный Интернационал. Петровский. Серго. Емельян Ярославский", "Правда", 25 апреля 1917 года

Наступило время прощаться. Якуты, друзья и воспитанники покидавших их край русских революционеров мобилизовали все ресурсы местной типографии. Появился альбом с вытисненной на кожаной крышке надписью: "Память о якутской политической ссылке". Быстро заполнялись страницы Написал и Серго:

"Прощай, страна изгнания, страна-родина. Дай здравствует великая Российская революция! Да здравствует социальная революция! 22/V 1917 г.".

В Покровском пароход стоял два часа. Серго с друзьями отправился в школу за Зинаидой Гавриловной. Сообща уламывали, успокаивали мать Зины. Пожилая женщина очень не хотела расставаться с единственной дочкой. Сквозь слезы она говорила:

— Дочь уезжает — камень в воду падает… Зина, по ее словам, "сразу очутилась в тесной семье товарищей Серго — ссыльных большевиков. Все они очень заботились обо мне, и я скоро совсем забыла тяжелые минуты прощания с родными.

Ехали мы на пароходе две недели. В столовой — так называемой "рубке первого класса" — шли бесконечные споры…

— Россия уже свободна! — кричал меньшевик Охнянский. — Нужно не разговоры разговаривать, а вести войну до победного конца!

Серго гневно спросил:

— Россия свободна? А помещики? А капиталисты?..

Охнянский усмехнулся:

— Ну, это не из той оперы…

— То есть как не из той оперы? Я прошу говорить понятней, — сказал Серго.

— Понятней? Пожалуйста: большевики должны прекратить свои безответственные…

Серго прищурился и перебил:

— То, что для тебя и меньшевиков является целью всех стремлений, завершением революции, для нас, большевиков, только ее началом…".

Лишь в одном политические противники сходились. Все одинаково любовались величавой красавицей Леной. В весеннем разгуле река слишком уж стремительно унесла свои воды на север — кое-где обмелели перекаты. Пароходу приходилось петлять от одного берега к другому. Чтобы окончательно не застрять, политические и их семьи пересели на баржу — ее не спеша потянул маленький буксир.

Последние триста верст — от пристани Качуг до Иркутска ехали на телегах, на манер цыганского табора разводили в степи костры, коротали ночи…

В Иркутске в честь приезда ссыльных собрался огромный митинг. Выступали Петровский, Серго, местные большевики и их постоянные оппоненты — эсеры и меньшевики. В те дни город был переполнен солдатами. Длинные воинские составы стояли на всех железнодорожных путях. По приказу Керенского сибирские стрелковые бригады гнали на фронт. Серго и Григорий Иванович решительно призывали железнодорожников всеми средствами воспрепятствовать отправке эшелонов. Обращались с горячими призывами и к солдатам:

— Подумайте, во имя чего вы бросаете на произвол свои семьи, едете за тысячи и тысячи верст, единственно ради того, чтобы погибнуть!

Некоторые "доброжелатели" предостерегали Орджоникидзе:

"Вас могут убить, если вы будете выступать с подобными речами на широких собраниях. Вас сочтут за шпиона, за подстрекателя против правительства…"

Чаще всего они появлялись на митингах вдвоем — Орджоникидзе и его якутская тень — меньшевик Охнянский. Так было и в последний день в Иркутске. Оба приняли приглашение рабочих железнодорожных мастерских прийти поговорить "о войне". Серго старался объяснить, что переход власти к Временному правительству вовсе не изменил характера войны, она остается империалистической. Пролетарская партия не может поддерживать ни войны, ни правительства, которое ее ведет. Свое выступление Серго закончил словами: "Долой войну!"

Тотчас же на тендер, заменявший трибуну, вскочил Охнянский. Улыбаясь, спросил:

— Гражданин Орджоникидзе, скажи на милость, Сталин, он кто, большевик или меньшевик?

Это было все равно, что подлить в костер бензина. Серго разъярился:

— Что за дурацкий вопрос? Коба мой друг! И в Тифлисе и в Баку — всегда громил меньшевиков, По рекомендации Ленина он был кооптирован в Центральный Комитет, одно время руководил работой Русского бюро.

— Премного благодарен за разъяснение. — Охнянский спешил использовать момент: — Товарищи рабочие! Из уст Орджоникидзе вы только что услышали: "Сталин большевик". Да, Сталин — один из признанных лидеров. Так вот, сразу после нашей великой революции Сталин писал, я цитирую: "Временное правительство закрепляет шаги революции". [50] Сталин на этом не остановился. Орджоникидзе, слушайте внимательно последнее заявление вашего друга. Я снова цитирую: "Прежде всего несомненно, что голый лозунг "Долой войну!" совершенно не пригоден"… А Орджоникидзе во все горло кричит: "Долой войну"… Позор!

50

Охнянский не обманывал. Это действительно слова И.В. Сталина. Меньшевик лишь умолчал о том, что ошибочные взгляды Сталина получили отповедь еще на мартовском партийном совещании. Особенно резко возражал близкий Ленину талантливый партийный публицист, сотрудник "Искры" и один из первых редакторов "Правды" Николай Скрыпник. Он говорил: "Временное правительство не закрепляет, а задерживает развитие революции. Марксист обязан это понимать!"

Серго не стал кривить душой перед рабочими:

— Я Сталина люблю. К его голосу прислушиваюсь. Нынешних его взглядов не знаю. Мы не виделись с весны 1912 года. Не хочу проводить аналогий. Просто говорю, и Плеханов и Мартов вместе с Лениным из "Искры" раздували пламя. Теперь далеко разошлись их дороги. Друзьями бывают только единомышленники. Принадлежность к одной партии сильнее кровного родства!.. Попаду в Петроград, увижу Сталина, расскажу ему о нашем сегодняшнем собрании. Не забуду, упомяну, как Охнянский нанес мне удар ножом в спину. Потом напишу вам все начистоту… А моего мнения о войне никто изменить не может — "Долой!". Как только власть возьмет пролетариат, справедливый мир обязательно будет подписан.