Орёлъ i соколъ

Ребякин подумал-подумал, и принялся писать… …на президентских выборах в Америке в этом году победит Джимми Картер.

В июле в аэропорту в Хабаровске разобъется самолет Ту-134 В августе в Китайском море затонет паром с большим количеством пассажиров.

В сентябре состоится пленум ЦК, посвященный вопросам дальнейшего развития сельского хозяйства, где снимут с поста члена Политбюро Петрова.

В ноябре наш флот потеряет атомную подводную лодку, которая затонет вместе с экипажем в Северной Атлантике…

Ребякин перечитал написанное, поглядел в окно, сморщил нос, почесался… Потом скомкал лист, бросил его в пластмассовое ведро и начал по-новому.

"Ни в коем случае нельзя поддаваться на американские провокации в бессмысленной гонке вооружений. Она нас разорит и поставит страну на грань экономической катастрофы. Передайте Устинову, что бессмысленно изготовлять такое количество бронетехники, тратить такое количество металла и трудовых ресурсов, тогда как Америка не производит новых танков, а только изготовляет пробные партии из нескольких десятков штук новой серии и сразу резервирует конвейеры, переведя их на консервацию до возможной войны, а мы… А мы тратим миллиарды рублей и миллионы тонн металла на конвейерное производство бронетехники, тогда как в будущем, эти танки придется все равно резать по договору с НАТО о сокращении обычных вооружений…" Ребякин погрыз ручку.

Снова поглядел в окно.

И удивился тому, что окно не зарешечено.

"Передайте Брежневу, чтобы не тратил такие огромные деньги на помощь африканским компартиям. Они все равно потом предадут нас, а деньги эти лучше потратить на строительство квартир для офицеров и прапорщиков. И еще – надо разрешить молодежи слушать Биттлз и Роллинг Стоунз, иначе они будут слушать Би-Би-Си и Севу Новгородцева и вся, практически вся молодежь станет антисоветски-настроенной"…

Горынин просунул голову в дверь.

– Написал?

Из-за двери доносились веселые голоса коллег Горынина.

– Нет, не написал еще, – ответил Ребякин.

– Ну, давай, пиши…

Ребякин снова перечитал, снова скомкал лист и бросил в пластмассовое ведерко.

На новом листе, отступив поля, Ребякин написал главное.

"Председателю КГБ товарищу Андропову. Как можно скорее найдите Худякова Владимира, уроженца города Ульяновска, приблизительно шестьдесят пятого – шестьдесят седьмого года рождения. Найдите и убейте его, потому что он принесет смерть не только нашей стране, но всей нашей цивилизации. Убейте его, покуда не закрылась временная дверь. "

***

Дверь закрылась, потому что китайцы каким-то образом заблокировали временной портал. Ходжахмету теперь предстояло разобраться с этим. Срочно разобраться, потому что Ольгис Гимпель уже был на нижних ярусах времени и занимал там крепкие позиции.

Желтый ил реки Рио-Гранде.

1.

Марыля влюбилась в этого странного генерала. Если только это прагматичное польское сердечко балерины было способно на любовь.

Собственно что меняется в жизни артистки со сменой режимов?

Разве что только цвет мундиров.

А все остальное – остается прежним.

Весь порядок жизни, состоящей из нескончаемой череды развлечений.

Катание в открытых автомобилях или в запряженных вороными рысаками рессорных колясках по утренней Варшаве. Пикники на берегах Вислы, балы в королевском дворце, роскошные букеты от поклонников по окончании спектаклей, богатые подарки, пылкие признания, ночи, полные безумств…

Все осталось, как и прежде.

Только строгие серые мундиры ухажеров из Войска Польского с их стоячими красными воротничками сменились на темно-зеленые гимнастерки с синими галифе нынешних ухажеров из Красной Армии.

А так…

Мудрый Борэк Пшебульский – их постоянный концертмейстер и пианист, всегда сопровождавший труппу в гастролях и на репетициях, а поэтому ставший для балеринок совершенно своим, он сказал как-то Марыле, что знаменитая пани Валевская как-то выпросила у Наполеона независимости для Польши. Так отчего бы и Марыле теперь не попробовать?

Эти слова Борэка Пшебульского запали в девичью душу.

Как и все артистки, Марыля была очень честолюбива.

Почему бы тогда не прославиться, если не как первой балетной туфелькой Европы, а как спасительницей Польши? Как навеки вошла в историю страны знаменитая любовница Бонапарта.

Олег заехал за Марылей ровно в десять.

Он был за рулём новой немецкой машины.

Ах, какая это была машина!

Хорьх-кабриолет с откидывающимся кожаным верхом. Широкий, низкосидящий, хищный хорьх. Он весь сверкал свежим лаком – двуцветный – светлобежевый по длинному капоту и крыльям, и тёмно-коричневый по бокам. Сиденье рядом с водителем было свободно для Марыли, а позади Олега – на широком диване коричневой кожи сидел уже знакомый Марыле английский музыкант – Джон Леннон в своей вечной линялой курточке из синего коттона, такой, какие носят рабочие сцены и в круглых очечках, какие бывают у аптечных провизоров и библиотечных архивариусов. По бокам английского музыканта – слева и справа от него, сверкали улыбками две девушки.

Когда машина тронулась, Олег познакомил их с Марылей, – это спортсменки – Маша – теннисистка и Алина – гимнастка.

Объяснялись на смеси русского, французского и английского.

Джон совершенно не говорил по-русски, но неплохо владел языком Вольтера.

– Марыля, я напишу музыку к рок-балету, – сказал Джон, – и причем в этом балете, который поставит мой друг Баланчин, одну партию будет танцевать не балерина, а спортсменка по художественной гимнастике, это будет здорово, – при этом Джон обнял Алину и с нежной улыбкой посмотрел на девушку.

– А что такое рок-балет? – спросила Марыля, оборачиваясь назад.

Набегающий ветер красиво взметал светлые пряди ее волос.

– Вы не слышали рок-оперу Ллойда и Вебера? – изумился Джон, – тогда надо непременно дать вам послушать.

– А кто будет делать декорации? – поинтересовался Олег, не отрывая глаз от набегавшей под капот дороги.

– Я думаю, Энди Вархолл, – откликнулся Джон, – представляешь, какая будет сенсация, балет на музыку Джона Леннона в постановке Баланчина и солистки Алина Кабаева и Марыля Брыльска. Каково! ….

Место для пикника выбрали на крутом берегу реки, откуда открывался прекрасный вид на широкий плес, на песчаный островок посреди Вислы и на островерхий костел на том, казавшимся далеким отсюда берегу.

Девушки постелили на траву большую белую скатерть, достали из багажника корзинки с вином и снедью и с природной женской хозяйственностью принялись раскладывать и расставлять привезенное угощение.

Широко расставив ноги, Джон стоял зажмурившись, подставляя лицо жаркому полуденному солнцу.