Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)

– Привет, – отвечаю. – А почему бы и нет?

– Только, – говорит, – давай не в этом вашем гадюшнике, а где-нибудь поприличней, не возражаешь?

– Не возражаю, – говорю. – Только ты уж, пожалуйста, наш паб гадюшником больше не называй, окей? А то – обижусь…

– Ладно-ладно, – смеется, – не обижайся. Дело не в заведении, оно-то как раз нормальное. В людях…

– А вот тут, – говорю, – согласен. Люди у нас там – разные…

Договорились – в «Хайяте», на крыше.

Удобное местечко. И панорама московского центра очень красивая, особенно летом.

Да и сейчас, ранней осенью, – тоже очень ничего.

Встретились, обнялись.

Он сразу же заказал бутылку отличного армянского коньяка, и мы ударились в воспоминания.

Знаете, наверное, как такие встречи обычно проходят?

Ну тогда – не буду пересказывать.

И ваше время сэкономлю, да и свое тоже.

Часа два так просидели, потом он закурил сигару и бросил на меня испытующий взгляд.

– Вижу, – говорит, – не удивился ты моему приглашению?

Я только плечами пожал.

– А чему тут удивляться-то?

Он пожевал сигару.

– Странный, – говорит, – ты человек, Дим. Я тут справки навел – ты в порядке, бизнес у тебя нормальный, а общаешься – хрен пойми с кем. Одни маргиналы…

Тут я сам закурил.

Не сигару, хотя и хотелось.

Обычную сигарету.

И – даже протрезвел слегка.

– Ты это, – говорю, – к чему? К тому, что «на вершины» на ваши не рвусь? Так мне здесь удобней. И дерьмом поменьше воняет. А денег всех в этой жизни – не заработаешь. Да и стремиться к этому, старичок, даже не глупо. Пошло…

– Ты это давно, – спрашивает, – для себя решил?

– Давно, – киваю.

– А почему, интересно?

Я задумался.

– Да хрен его знает, – наконец отвечаю. – Наверное, потому, что всю жизнь отличался повышенной брезгливостью. Да и неприхотлив я, сам знаешь. До сих пор самое любимое блюдо – пельмени с черным хлебом. И со сметанкой. Жалко – нечасто себе позволить могу, живот расти начинает. Вот и жру суши всеразличные…

– И только поэтому?

– Да нет, – решаюсь, – не только. Я же тоже… карабкался. Пока не понял, что в процессе этого, прости Господи, «подъема» – теряю все подряд. Книги, друзей, жену. Себя, в конце концов…

– И – решил остановиться? – прищуривается.

– Да нет, – фыркаю, – решил идти в другом направлении.

Он голову к левому плечу наклонил, глянул исподлобья.

– И в каком, интересно?

Я хмыкнул.

– А вот это, – говорю, – Илюх, тебя – ну совершенно не касается. Этот путь – только мой. А тебе, если решишься, – придется свой искать. Собственный…

Он погрустнел, плеснул нам обоим коньяка, раскурил потухшую сигару.

– Вот как, значит, – вздыхает.

– Именно так, – хмыкаю.

Помолчали.

Потом – чокнулись.

– А о жене моей что думаешь? – спрашивает.

– Ничего не думаю, – отвечаю. – Что мне о ней думать? Это – твоя головная боль. Не моя. Хотя и удивляюсь слегка.

– Чему?

– Да всему, – жму плечами. – Выбору твоему, в частности. Мы, честно говоря, когда Нелька тебе позвонила, думали – сейчас та-а-акой задрот приедет. Ботаник. В очках и шарфике…

– А приехал я? – смеется.

– Приехал ты, – соглашаюсь.

Он хлебнул еще коньяка и неожиданно – посерьезнел.

– Просто я ее люблю, понимаешь? – говорит.

– Понимаю, – вздыхаю, – очень хорошо понимаю…

– Почему? – удивляется. – Меня обычно уж в этом-то – точно никто не понимает…

Я помолчал.

Разлил остатки коньяка по бокалам.

Закурил.

– Пошел ты, – говорю, – в жопу, Илья Владимирович. Очень я даже неплохо тебя понимаю. Даже чересчур хорошо. Потому что в зеркало каждый Божий день смотрюсь. Вот и понимаю…

Хмыкнули.

Помолчали.

А потом он снова вздохнул – эдак протяжно – и к моим сигаретам потянулся.

– Слушай, Димыч, – говорит, – а давай нажремся. Как в студенческие времена. В хлабудень. И будем за жизнь разговаривать. Всю ночь. Помнишь, умели же?

Я губами пожевал, на часы глянул. А фигли, думаю…

– Предложение, – говорю, – принимается. Есть у меня тут на примете одно местечко, где до сих пор чебуреки правильные готовят. На вынос. Как при Союзе. Ты уж и вкус такой забыл, наверное. Тут недалеко, на Маросейке. Сейчас водки в «Седьмом континенте» возьмем, да и поедем. Главное – пластиковые стаканчики не забыть купить.

– Замётано, – радуется. – А потом куда?

– А потом, – отвечаю, – уж как-нибудь, да определимся…

Целлулоид

Я уже собирался уходить с работы, когда она позвонила мне на мобильный.

– Дмитрий? – спрашивает.

– Он самый, – отвечаю.

– Мне очень нужно с вами поговорить.

Замечательно, думаю.

Вот так все просто.

– А вы, собственно, кто?! – интересуюсь. – И в чем предмет разговора?

Молчание.

Долгое.

Я уже собирался трубку положить.

– Меня зовут Лика, – говорит.

И – снова тишина.

Тоже молчу, потом не выдерживаю:

– Это, – говорю, – замечательно, что у вас такое красивое имя. Но я-то здесь при чем?

– Я же уже, кажется, объяснила, что мне очень нужно с вами поговорить, – удивляется.

– Хорошо, – говорю. – Просто чудесно. Чудесно то, что вам нужно со мной поговорить. А мне это нужно, как вы думаете?

Задумалась.

Потом честно выдавила:

– Не знаю…

Совсем хорошо.

Просто – зашибись.

– Спасибо, – говорю, – за откровенность, Лика. И – всего доброго…

– Подождите! – кричит.

Жду.

Чувствую – с мыслями собирается.

Может, правда, что-то серьезное?

– Мне, правда, очень нужно с вами поговорить. Вы кафе «Готти» на Тверской знаете?

– Знаю, – говорю. – Как же не знать. Это рядом с «Жак де Санж»? Я там, простите, стригусь…