Орленев

теме дает очередная запись Булгакова.

«21 июня. ...За обедом (у Орленева — за завтраком.—А. М.)

у него — разговор с Орленевым о театре. Видимо, они не сойдутся.

Орленев никогда не поймет Льва Николаевича. В то время как

он придает исключительное значение художественности пьесы,

игры, костюмам и декорациям, Лев Николаевич ценит, главным

образом, содержание пьесы, не придавая значения внешней об¬

становке спектакля»26. Любопытная запись! Толстой не нашел

в нем единомышленника, но та стойкость, с которой Орленев за¬

щищал свою позицию, подняла его в глазах собеседника. Что-то

этому человеку, хоть он и чужд его понятиям, дорого, что-то он

готов отстаивать!

А потом, после обеда, свидетельствует Булгаков, «Орленев

прочел — с пафосом, но без вдохновенного подъема — стихотво¬

рение Никитина. Всем чтение понравилось. Лев Николаевич про¬

слезился. Орленев тоже был растроган. Ему страшно не хотелось

уезжать, но надо было спешить на поезд — в Москву по делу»27.

Он хотел завоевать расположение Толстого, что ему не удалось, но

он прочел стихи, хоть и не слишком понравившиеся Льву Нико¬

лаевичу (в его дневниках есть запись: «21 июня — Орленьев

читал Никитина]; мне чуждо»28), но заставившие его поволно¬

ваться и заплакать. И Павел Николаевич, забыв о своих амби¬

циях, обидах и претензиях, счастливый возвращался в Москву.

Снова начались гастрольные будни. Теперь он жил один, след

Павловой затерялся где-то в провинции. Обязанности секретаря

и няньки при нем выполнял разорившийся антрепренер Шильд-

крет, когда-то возивший в турне по провинции самых известных

русских актеров — от Федотовой до Дальского. Возил он, как мы

знаем, и Орленева, и дружба у них была старая, хотя не раз их

интересы резко сталкивались, как во время батумского скандала,

описанного в этой книге. Нельзя сказать, что Шильдкрет был

человек совсем непрактичный и не извлекал выгоды из своего

предпринимательства, но он любил театр и держался в рамках

приличий — и потому не мог выдержать конкуренции с антре-

пренерами-хищииками и дельцами. К тому же подошла старость,

и дела его окончательно пошатнулись. В этот трудный час Орле¬

нев взял Шильдкрета себе в помощники. Обязанности у него были

несложные, если не считать хозяйственных, кухонных, вроде при¬

готовления утреннего и ночного кофе, в чем он достиг завидного

совершенства. Главное же дело антрепренера-неудачника заклю¬

чалось в том, чтобы выслушивать планы Орленева, иногда самые

несбыточные, и вносить в них элемент рациональности, опираясь

на свой горький житейский опыт. Не думаю, чтобы он хорошо

справлялся с этой обязанностью, потому что тоже был натурой

увлекающейся и верил в звезду Орленева, несмотря на то, что не

раз был свидетелем и даже жертвой его крушений. Так они

странствовали по России, изредка к ним приезжал Тальников,

его область была чисто художественная, он считался знатоком

современного репертуара. И опять мелькали города и гости¬

ницы.

В числе немногих ярких впечатлений этих месяцев жизни

Орленева — от бесед с Л. Н. Толстым в начале лета 1910 года

и до второй поездки в Америку в конце 1911 года — следует на¬

звать встречу с молодой актрисой В. Н. Поповой. Еще во время

первых заграничных гастролей он несколько раз вместе с Нази¬

мовой сыграл «Строителя Сольнеса» и потом, вернувшись в Рос¬

сию, пытался возобновить эту пьесу Ибсена, но не мог найти

подходящей партнерши. Помните, как он обрадовался, увидев

в воронежской гостинице Павлову, и закричал: «Тильда, Тильда!

Выше голову!» Но «Сольнеса» тогда почему-то не поставил. Те¬

перь, в Саратове, роль Тильды поручили Поповой, и ее игра

с первых же сцен, но словам Орленева, заставила его забыть На¬

зимову.

В роли Сольнеса его равно привлекал как бунт, так и смяте¬

ние. Он не соглашался с современной критикой, называвшей этого

«ибсеновского эгоиста» великим дерзателем. Несомненно, что

Сольнес как личность подымается над средним уровнем, но как

далек он от брандовского титанизма. Более того, в тот момент,

когда он появляется в пьесе, его снедают страхи. Уже в первом

разговоре с доктором немолодой годами Сольнес признается, что

его преследует мысль о будущем, о юности, которая придет и «по¬

стучит в дверь», вырвет почву из-под ног и «все перевернет»,—

разговор, в котором, как полагал Орленев, скрыт смысл драмы.

Он не мог тогда знать, что Блок возьмет для эпиграфа к своему

«Возмездию» слова Ибсена: «Юность — это возмездие». Чувство

же у него было такое, блоковское.

Как всегда, в его толковании роли был и личный мотив: все

чаще он задумывается о гнете времени и упущенных возможно¬

стях («грызет тоска мученья от невыполненных планов»29). Не

повторяет ли он себя, не кончился ли его цикл? Усталый и немо¬

лодой человек хочет встряхнуться и вновь обрести себя; встреча

с юностью — это ведь не только возмездие, это еще и великий сти¬

мул обновления. Юность в образе Тильды — Поповой была такой

вдохновляющей. Может быть, у нее, как и у Комиссаржевской

в роли Тильды, не было «жестокости идеализма», предписанной

Ибсеном, ее задумчивая лирика не уживалась с фанатизмом. Но

в характере этой Тильды была твердость, и она с таким самозаб¬

вением верила в будущее, в возрождение Сольнеса, в «чудо из

чудес», что нельзя было не поддаться этой вере и тем, кто пал

духом.

Попова выступала в ансамбле с Орленевым очень недолго, по¬