Орленев

щение съемки» 43. Без живого слова искусство Орленева увядало,

только мимической игры ему было недостаточно. А когда в кине¬

матографе появился звук, Орленев был уже стар, тяжело болен

и не выступал и в театре.

Война пока еще медленно, но неотвратимо меняла уклад

жизни. Орленев почувствовал это раньше многих; весь 1915-й и

затем 1916 год он провел в дальних поездках — Урал, Сибирь,

Средняя Азия, Север. Уже начиналась разруха на транспорте,

поезда, опаздывали иногда на сутки, и порядок гастролей часто

нарушался. Все трудней становилось перевозить скудное имуще¬

ство труппы — декорации и костюмы,— не было вагонов, не было

разрешения министра путей сообщения. Спасала положение

взятка, но аппетиты вокзальных служащих росли, и заметная

часть сборов оставалась у них в карманах. А гостиницы стали и

вовсе не доступны: в одних размещались воинские штабы или ла¬

зареты, другие были просто переполнены, как будто вся Россия,

потеряв покой, тронулась с места; не помогало даже прославлен¬

ное имя и щедрость гастролера, про которую знали дежурные

швейцары в гостиницах всех разрядов от Архангельска до Таш¬

кента.

Сборы были неплохие, в такие кризисные годы интерес к ис¬

кусству часто обостряется, и деловые администраторы поездок

требовали от Орленева тоже деловитости и новинок, вроде нашу¬

мевшей на столичной сцене пьесы Невежина «Поруганный». Он

не шел на уступки, и его репертуар в эти предреволюционные

сезоны пополнился, кажется, только двумя, уже игранными

в прошлом ролями. Первая из них — безумец, бросающий вызов

злу мира, в одноактной драме Щеглова «Красный цветок», в ко¬

торой он с успехом выступал еще в 1899 году в театре Суворина;

критика тогда писала, что это «один из откликов на бесчислен¬

ные трагедии нашего «конца века». Хотя мысль о гибели живых

душ в атмосфере всеобщей нравственной апатии отнюдь не по¬

теряла значения в эти годы кануна, «Красный цветок» промельк¬

нул в репертуаре Орленева и быстро исчез. В свете все углубляю¬

щейся исторической трагедии («гремит, гремит войны барабан»)

пьеса Щеглова и ее надрыв сильно поблекли. Если уж надрыв,

так лучше Достоевский, которого, по выражению одной провин¬

циальной газеты, Орленев «не только разъясняет, но и продол¬

жает». Вторая возобновленная им роль — Фердинанд в «Ковар¬

стве и любви»; он возвращался к ней, начиная с гимназических

лет, несколько раз, так и не сыграв по-своему, как задумал. Пуб¬

лике Фердинанд нравился.

Летом 1915 года ему удалось на какой-то срок высвободиться

из гастрольной кабалы и поехать в Востряково: там была ти¬

шина, по которой он соскучился, и летний театр, давно ожидаю¬

щий его возвращения. Он пригласил нескольких актеров из Мо¬

сквы и стал готовить «Царя Федора», объявив в окрестных дерев¬

нях, что с 15 августа возобновятся его бесплатные спектакли.

Предполагалось также, что этот «Царь Федор» на природе будет

заснят для кино в двух пересекающихся планах: первый — ак¬

теры, разыгрывающие пьесу на сцене, второй — зрители в их не¬

посредственном восприятии действия. Идея по тем временам ори¬

гинальная и характерная для орленевской эстетики смешения

жизни с искусством. Но в назначенный день с самого утра шел

дождь, несколько часов не прекращалась гроза, и не было, как

позже писал Павел Николаевич, «ни одной капли надежды на

прекращение этой, все сломавшей, грозной силы» К Неудача по¬

действовала на него отрезвляюще, он стал внимательно пригля¬

дываться к своей хуторской идиллии.

В следующее воскресенье спектакль все-таки состоялся,

правда, без киносъемок. Но как все вокруг изменилось. Народу

собралось куда меньше, молодых мужчин призывного возраста

совсем не было видно, уже появились первые жертвы войны, без¬

ногие и безрукие вернувшиеся с фронта. Подростки, которых он

посылал с плакатами на осликах по соседним деревням, повзрос¬

лели, и индейские костюмы выглядели на них глупо. Даже

ленты, украшавшие осликов, выцвели, и весь этот карнавальный

дух казался неуместным в неспокойном и потускневшем мире.

К тому же выяснилось, что содержать хутор, труппу и театр ему

не по средствам. Деньги падали в цене, да их у него и не было.

Какие-то меценаты из среды московского купечества обещали

взять на себя часть расходов, но в горячке делового ажиотажа,

подогреваемого войной, забыли о нем и его театре. Что ему оста¬

валось делать? Он заложил хутор и опять пустился в путь...

В Востряково он вернулся только следующим летом, срок выкупа

закладной прошел, права на хутор были потеряны. Землевладель¬

цем он не стал и на этот раз. и то немногое, что у него было

(книги и говорящий попугай Жако), перевез поближе к Москве,

в Одинцово, где снял у своего старого товарища, еще по ниже¬

городскому сезону, дачу на круглый год.

Ненадолго он задержался в Москве, и с удивлением наблю¬

дал за переменами на театральной афише. Какая-то пугающая

оргия: кабаре, ревю^ шантаны, модные жанры — интимный и экс¬

центрический, парижские этуали, негритянская музыка, не говоря

уже о том, что русская сцена, пусть и эстрадная, никогда еще

так близко не смыкалась с рестораном и сомнительным и хорошо

оплачиваемым флиртом, как в эти военные годы. И всюду бит¬

ком набитые залы и нарядная публика, веселящаяся до упаду, до

утренней зари. Кто-то из литературных друзей Орленева сказал