Орлиная степь

— Когда пойдешь? Завтра?

— Завтра не пойду, — ответила Анька. — Мне, может, хочется посмотреть, как целину начнем поднимать. Если и впрямь разрешаешь — пойду послезавтра. Значит, только за этим и звал? Чудно…

— Тут еще одно дело…

Леонид ласково схватил Аньку за плечи и, всматриваясь в ее лицо, приглушенным голосом попросил:

— Помоги! От тебя зависит…

— Ладно, говори, — сказала Анька.

— Будешь у Дерябы — смани его дружков в бригаду. Слышишь? Людей у нас не хватает…

— Как же их сманишь? Ты что? — ответила Анька.

— Околдуй! Околдуешь — дарю на платье. По наивной мысли Багрянова, это обещание должно было стать главным козырем в разговоре с Анькой, против которого гулене и моднице не устоять. Но именно этот козырь, как оказалось, и испортил все дело. Анька неожиданно вцепилась в куртку Леонида и заговорила:

— Ты что, подкупаешь? Думаешь, я и на самом деле продажная шкура? — С силой оттолкнув Багрянова, она добавила: — Ну, погоди, я все расскажу Дерябе.

— Врешь, не расскажешь! — сказал Леонид.

— Может, теперь и не пустишь?

— Почему же, раз сказано, — ответил Леонид, с трудом сохраняя самообладание и делая вид, что не придает никакого значения вспышке Аньки. — У меня твердое слово, запомни, — добавил он, давая ясно понять, что и теперь не отступает от своей затеи и своего обещания.

— Зачем мне сдалось… запоминать? — На всякий случай.

Анька презрительно свистнула и сорвалась с места.

…Встреча с Анькой, не принеся никакой очевидной пользы для дела, между тем придала возбуждению Леонида, не оставлявшему его весь первый вечер на стане, особый, мрачноватый оттенок. Он стал молчалив и необщителен. Впрочем, это никого не удивило: в бригаде почти все почему-то примолкли и построжели в этот вечер, овеянный дыханием далекой грозы.

И только от тихих, но зорких глаз Светланы не могла ускользнуть странная перемена в Леониде. Иногда Светлане казалось, что он чем-то сильно смущен и озадачен, чего-то опасается, что-то прячет в себе. Но разгадать, что происходит с ним, она не могла: ей никогда еще не приходилось видеть его таким странным.

Поздно вечером, когда бригада укладывалась на ночлег, Светлана, отправляясь в вагончик, осторожным взглядом поманила за собой Леонида.

Ночь была так темна, что даже белые березы, обступавшие стан, точно сгинули во мраке, и почему-то думалось — навсегда…

Дождавшись невдалеке от палатки Леонида, Светлана прижалась к его боку и вздрогнула.

— Шуть, какая ночь!

Они остановились близ вагончика. Разговаривая, Леонид с минуту подержал Светлану за руки и вдруг, оборвав разговор на полуслове, принялся без конца целовать ее лицо и шею.

— Погоди же… — сказала она негромко. — Что с тобой? Чудной ты сегодня…

Светлана тут же с удивлением почувствовала, как у Леонида мелко-мелко задрожали ладони, которыми он держал теперь ее за талию и притягивал к себе.

— Ты пугаешь меня, — прошептали ее губы.

— Когда же, скажи, наша свадьба? Когда? — заговорил он' возбужденным шепотом, склоняясь над лицом Светланы и, видимо, стараясь разглядеть в темноте ее глаза.

Невольно отметив, что Леонид спросил об этом совсем не так, как уже спрашивал не однажды — не только с нетерпением, но и с какой-то странной горячностью, — Светлана успокаивающе погладила рукой его грудь:

— Только приехали — и свадьба? Да еще в степи?

— Но когда же?

— Да ведь скоро, скоро…

— Когда же скоро?

— Вот у нас будет свой дом…

— Какой дом?

— Хотя бы палатрчка, где мы одни…

— Наш дом — степь! — выпалил Леонид и вдруг разом оторвал Светлану от земли. — Хочешь, унесу в степь?

— Не надо, отпусти! — крикнула Светлана. Всю ее, до каждого малого мускула, била дрожь. Трясущимися руками она хваталась за борта распахнутой куртки Леонида…

IV

На редкость невеселым выдалось это долгожданное и — в мечтах бригады — заветное утро. Над всей степью, заслоняя солнце, очень низко несло грязную облачную рвань. Иногда землю осыпало мелким, холодным, колючим дождем. В озерках и солончаковых низинках вода плескалась, как мучное пойло; на волне держалась только чернеть, привычная к непогоде, а все другие утки забились в камыши и лабзы. Временами порывистый, пронизывающий до костей ветер так крепчал что птицам почти невозможно было лететь; они упорно хлопали крыльями против ветра, снижаясь к земле, едва не касаясь крылом травы…

Леонид проснулся в это утро точно от выстрела — он прозвучал где-то в глубине его существа: Судя по всему, его нисколько не огорчило, что природа припасла на сегодня непогожее утро, более того, со стороны могло показаться, что ему даже нравится такое утро. Взгляд его серых глаз был необычным — быстрым, пронзительным, и казалось, что он живет в каком-то особом вдохновении, способном в любую минуту бросить его в огонь.

— Не горячись, — попросила его Светлана. Леонид едва приметно улыбался ей губами.

— Есть…

Ровно в семь Петрован начал изо всех сил лупить какой-то железякой по старенькому отвалу, подвешенному на суке березы у пруда, и вся бригада шумно повалила из палатки, где завтракала по случаю ненастной погоды, к стоянке тракторов и машин. Над толпой, движущейся вокруг Багрянова, взлетел тенорок:

— Товарищ бригадир, жребий бросай!

— Жребий! Жребий! — подхватила бригада. В нагрудном кармане Багрянова лежала особая памятка по агротехнике; в ней писалось: прежде чем пахать целину, ее необходимо дисковать — для облегчения работы тракторов при пахоте и лучшего сохранения в ней влаги. «Стало быть, крепка же она, черт ее задери, если ее сначала изрубить велят!» — досадливо думал Багря-нов, крупно шагая среди ребят. На машинной стоянке он остановился перед сцепами легких лущильников, вздохнул, сожалеюще произнес:

— Широкозахватный бы надо!

— Жребий!

Бросили жребий. Холмогоров и Соболь должны были начать дискование целины, остальные, позднее, пахоту на подготовленных ими загонках. И тут же, не успел Багрянов надеть шапку, закипела работа…

Один за другим взревели моторы всех тракторов, и вскоре единый, в меру напряженный, приятный для слуха мощный рокот, приглушая шум ветра, расплескался по степи. Земля вокруг тракторов, разогревающих свои моторы, задрожала мелкой, но хорошо ощутимой ногами дрожью, и всем показалось, что она, будто сказочный корабль, тронулась в плавание. Бригада на минуту замерла, точно опасаясь чего-то, а когда наконец-то один из тракторов, дернулся с" места и ловко, как танцор, пускающийся в пляс, развернулся на гусеницах перед толпой, она очарованно ахнула и разразилась приветственной разноголосицей. Толпясь со всех сторон, ребята быстро прицепили к тракторам плуги и сцепы лущильников, и тракторы, гремя и лязгая железом, тронулись в один след в сторону от Заячьего колка. Оставляя дорогу колонне, около тридцати юношей и девушбк, в телогрейках и кирзовых сапогах, в полушубках и чесанках, с возбужденными лицами, почти все время бегом, обгоняя друг друга, смеясь и балагуря, двинулись в степь…

Распахнув на груди куртку, Леонид крупно шагал позади бригады, быстро поглядывая то вперед, то по сторонам; той некрасивости, что портила его вчера, точно и не бывало в его лице; он походил на бойца, захваченного яростным вдохновением атаки. Рядом с ним, шаркая по дернине старыми валенками в галошах и встряхивая отвислыми ушами шапки, вприпрыжку бежал разгоряченный Петрован; на бегу он поминутно старался заглянуть преданным взглядом в лицо бригадира, которого считал теперь другом до гроба, и все порывался о чем-то заговорить, да каждый раз захлебывался от ветра.