Орловы. На службе Отечеству

И дело не только в долге священнослужителя. А. Т. Болотов рассказал, что Пётр III однажды «призвал (…) Сеченова и приказал ему, чтоб в церквах оставлены были только иконы Спасителя и Богородицы, а других бы не было; также чтоб священники обрили бороды и носили платья, как иностранные пастыри. Нельзя изобразить, как изумился этому приказанию архиепископ». С такой «реформой» Сеченов никак не мог согласиться. Так что у него были поводы встать на сторону тех, кто затеял патриотический (в смысле верности отечественным традициям) переворот.

Сеченов же исполнит и обряд миропомазания во время коронации Екатерины, последовавшей в Москве осенью того же «переворотного» года.

Екатерина умела быть благодарной. Уже 8 октября 1762 г. преосвященный Димитрий был произведен в митрополита. Высочайший указ об этом был очень краток: «Повелеваем синодальному члену Новгородской епархии архиепископу Димитрию именоваться той же епархии митрополитом. Екатерина». Но история добавляет, что титул этот вместе с пожалованием во владение 1000 душ крестьян даны преосвященному Димитрию за его личные качества и заслуги, в благодарность за оказанную им услугу императрице при восшествии на престол и при коронации. В ноябре 1762 г. митрополит Димитрий назначен был членом духовной комиссии о церковных имениях и об очинении штатов духовных. Все епархии империи разделены на три класса. Новгородская, Московская и Санкт-Петербургская епархии отнесены к Первому классу. В 1764 г. утверждены взыскания и постановления этой комиссии, касавшиеся упразднения малолюдных и небогатых монастырей и обращения их в приходские церкви. Первой подписью под этим документом стоит подпись митрополита Новгородского Димитрия. По Новгородской епархии в 1764 г. упразднено до 75 монастырей с обращением их в приходские церкви. В 1767 г. государыня пожаловала митрополиту Димитрию осыпанную крупными бриллиантами панагию с изображением на одной стороне коронования Божией Матери, а на другой – портрета Екатерины II. В том же 1767 г. митрополит Димитрий был назначен депутатом от Святого Синода и всего русского духовенства в комиссии по составлению проекта нового Уложения и 30 июня был в Москве при торжественном открытии этой комиссии.

Он будет пользоваться неизменным уважением той, кого провозгласил императрицей, это заметно по письмам к митрополиту: «В ожидании Вашего ответа, препоручая Себя молитвам Вашим, есмь к Вам с отличным благоволением, добросклонная Екатерина». И – доверием, даже в делах, которые могли вызывать внутреннее сопротивление у священнослужителей. Сеченов, находясь в составе Духовной комиссии о церковных имениях, будет готовить секуляризацию монастырских владений, покушение на которую ставилось в вину свергнутому Петру III (и в одной лишь Новгородской епархии комиссия немедленно упразднит до множество монастырей). Допустим, секуляризацией грозил и Пётр III, но «матушка» хотя бы иконы и бороды священников не трогает…

А пока события в Петербурге развиваются как хорошая гвардейская атака на поле боя. С трудом продвигаясь в толпе гвардейцев, экипаж Екатерины достигает «нового Зимнего дворца» (того, который мы все знаем – на Дворцовой площади и Дворцовой же набережной; он только-только возведён Растрелли к 1762 году). На улицах уже расставлены пушки Вильбуа и даже предусмотрительно зажжены фитили.

В Зимнем ждут представители Сената и Синода, чтобы принести присягу. Над толпящимися вельможами издали видны богатырские фигуры братьев Орловых. Они довольны: оглашается манифест о вступлении на престол. В манифесте указано, что императрица обещает защищать русскую воинскую славу, православную церковь и внутренние порядки, попранные при её супруге.

Довольны братья могли быть и тем, что показали Екатерине своё преимущество, преимущество людей действия, над высокородными, которые тоже делали ставку на Екатерину Алексеевну, но оказались скорее пассивными свидетелями и сторонниками. Вроде Разумовского, которого при его авторитете Орловы всего лишь склонили к обещанию, что «при первой надобности он представится к услугам императрицы». Военные и сановники были как бы двумя крылами заговора, а объединили их, заставили двигаться более-менее слаженно, подлинные мускулы того июля – братья Орловы.

Ох уж эти царедворцы! Великий канцер Воронцов, будучи послан Петром III в столицу, увидевшись с Екатериной Алексеевной, услышит от неё, что причиной «предприятия» стала не она одна, «а целая нация», немедленно с нею согласится и даже принесёт присягу, но тут же попросит взять его под арест: чем бы «предприятие» ни кончилось, а Михаил Илларионович себя подстраховал! Почувствуйте разницу с Орловыми, поставившими на карту в этот день всё, включая саму жизнь.

Новая императрица спускается на площадь и обходит воинский строй. Гвардия встречает её здравицами, горожане – также. Теперь – обратно по Невскому в «старый Зимний» (на углу Невского и набережной Мойки; это временное строение Растрелли в том же году и разберут). Надобно «закончить дело». «Мы совещались и решили отправиться, со мною во главе, в Петергоф, где Пётр III должен был обедать. По всем большим дорогам были расставлены пикеты, и время от времени к нам приводили лазутчиков».

В Петергоф отправляется гвардия, в Ораниенбаум готова выступить походом грозная артиллерия генерала Вильбуа. Если что – война будет нешуточной.

«Мы всю ночь шли в Петергоф, – напишет “полковник гвардии Екатерина Алексеевна”. – Когда мы подошли к небольшому монастырю на этой дороге, является вице-канцлер Голицын с очень льстивым письмом от Петра III». Рюльер нас убеждает, будто бы Пётр III «диктовал против неё два большие манифеста, исполненные ужасных ругательств. Множество придворных занимались перепискою оных, и такое же число гусар развозили сии копии». Может быть, может быть, но архивы сохранили «льстивое» письмо, доставленное канцлером.

«Льстивый» текст известен – записочка хранится в Центральном государственном архиве древних актов. Низложенный пишет по-французски: «Её Величество может быть уверена, что я не буду ни помышлять, ни делать что-либо против её особы и её правления». Уже и факт правления признал! И приписывает на русском языке, в котором совсем не силён (а впрочем, и орфография русская ещё не устоялась; недаром и про Екатерину потом будут говорить, будто в слове «ещё» она делает четыре ошибки – «исчо»; ничего, извините за каламбур, не попишешь: времена такие, что пишут чаще всего, как слышат): «Я ещо прошу меня, Ваша вола изполная во всём, отпустить меня в чужеи края». А подписывается Пётр и вовсе униженно: даже не общепринято, как «преданный Вам слуга» (serviteur), а прямо – «лакей» (valet).

А что ему остаётся делать? Адмирал Талызин был Екатериной своевременно послан в Кронштадт, где моряки могли сохранять верность Петру. Фельдмаршал Миних советовал своему свергнутому императору немедленно направиться именно туда, чтобы бороться, опираясь на флот, и на войска, что размещены в Восточной Пруссии. Пётр же отпирался: он-де будет защищаться в Петергофе – в игрушечной крепости для манёвров, с помощью отряда голштинцев. И лишь узнав о приближении гвардии во главе с Екатериной, он отказался от своего нелепого намерения и действительно отплыл в Кронштадт со всеми приближёнными. Но – поздно: Талызин уже успел рассказать и о благословении митрополита, и о присяге Сената и Синода. И Кронштадт даже не пустил к себе корабль беглеца. Рюльеру кто-то рассказал, будто бы Петру III с берега кричали:

«Кто идёт?» – «Император».

«Нет императора», – и угрожали открыть огонь.

«Заживо умершему» Петру III пришлось вернуться в Ораниенбаум. Но это – слишком близко к «гвардии полковнику». Отсюда и просьба «валета» отпустить его «в чужеи края».

Орловы торжествуют. Григорий, во всяком случае, может рассчитывать на беспрепятственные свидания с Екатериной в её дворцовых покоях. А все «атаманы-молодцы» – на щедроты сегодняшнего «гвардии полковника». В отличие от святых Кира и Иоанна, бессребрениками они, безусловно, не были. И щедроты последуют.

Только несгибаемый Пассек, например, уже 3 августа 1762 года получит 24 тысячи рублей и следующий чин гвардии капитана «за отменную службу, верность и усердие нам и Отечеству; для незабвенной памяти о нашем к нему благоволении», в день коронации Екатерины II 22 сентября он станет действительным камергером, а в ноябре того же года ему будут пожалованы село под Москвой и мыза в Ревельском уезде с 250 душами. Пассек, впрочем, прославился не только своей «стойкостью под арестом», но и тем, что ещё до дня переворота на пару с другим офицером якобы подстерегал с кинжалом Петра III в парке на Петровской набережной, где император любил прогуливаться со своей фавориткой Воронцовой; подстерегал, да не дождался…