Орлы Екатерины в любви и сражениях

А вскоре он стал свидетелем того, как императрица примчалась принимать роды у его жены Анастасии…

Родилась дочь, которую назвали Екатериной. Крестила её сама императрица, ведь она приходилась ей родной тёткой…

Интересно, что вторую дочь, которую тоже крестила императрица, назвали Софьей, явно не случайно, ведь Екатерина Алексеевна в бытность свою принцессой была Софией-Фредерикой…

Ну а Алексей Бобринский продолжал учёбу в корпусе, и Бецкой не переставал сам следить за его воспитанием и обучением, причём сообщал о нём императрице, по словам Петра Майкова, «все малейшие подробности и на все касающееся Бобринского испрашивал её разрешения и согласия».

Был постоянным наставником Алексея и Дерибас.

«Известный Бернулльи, посетивший в 1777 году Петербург, видел в лагере кадет в палатке Рибаса, Бобринского, молодого красивого взрослого человека (wohlgewachsen) лет 14—15, который хотя воспитывается как кадет, но находится под особым надзором Рибаса, производит видное впечатление и даёт надежду, что со временем приобретет известность».

И здесь всё далеко не случайно, ведь Рибас был женат на незаконнорожденной дочке Бецкого, которая таким образом приходилась по отцу родной сестрой императрице.

Правда, как сообщил Пётр Майков, Алексей Бобринский стал постепенно разочаровываться в своём наставнике, наверное, не без влияния товарищей своих по корпусу, замечавших непоследовательность и некоторое лицемерие в поступках Дерибаса. Майков приводит факты из дневника Бобринского, в котором отмечено, что Дерибас учит кадет поведению достойному, наставляет их быть честными, скромными, трудолюбивыми, а сам далеко примером в этом не является. Тут вспоминается фраза, брошенная Суворовым об одном из своих подчинённых: «Хитёр… Его даже сам Дерибас не обманет».

Далее Пётр Майков сообщил ещё о том, с какой заботливостью относился Бецкой к своему внуку. Факт удивительный:

«Нельзя не обратить внимания, между прочим, на то, что Бецкой во время этого пребывания Бобринского в корпусе как бы делает укор Императрице, что она забывает молодого человека…»

И ещё:

«По окончании обучения в корпусе Бецкой привез к Императрице 23 февраля 1782 молодого Бобринского, по словам принца Прусского, говорившего, что Бецкой имеет искреннюю к нему дружбу, на которую никогда не считал его способным».

Итак, принц прусский «никогда не считал» способным Бецкого на дружбу? А тут вдруг такое исключение?! И снова не удивительно. Ведь то, что принц назвал дружбой, в общем-то, вполне обычная любовь к внуку. Не так уж редки случаи, когда отцы и сыновья или дедушки и внуки становятся друзьями. Дружбу в подобных случаях можно назвать наивысшей формой отношений в семье.

Но и после выпуска Бецкой не выпускал внука из поля зрения. Когда Бобринский вместе с другими выпускниками, согласно правилам тех лет, отправлен был в 1782 году в путешествие, «Бецкой составил им план путешествия, по которому предварительно им предстояло совершить большую поездку по России, посетить Москву, Нижний Новгород, Волгу, Урал, Екатеринбург, Астрахань, южную часть России и затем уже ехать чрез Киев и Варшаву за границу в Вену и, посетив Италию, Швейцарию, Францию, проехать в Англию и затем чрез Голландию, Бельгию, Германию возвратиться в Отечество. Вместе с этим Бецкой написал письма равным начальникам губерний, по которым путешественникам надлежало проезжать, письма тождественного содержания… инструкцию не раз уже напечатанную и свидетельствующую, несомненно, о просвещённом взгляде Бецкого на способ путешествовать с пользою».

И вот ещё вывод Петра Майкова. Переписка с сопровождающими кадет Бушуевым и Озерецким, по его словам, «показывает не только крайнюю внимательность и отеческую заботливость Бецкого к молодому господину», но и раскрывает также отчасти и характер Бобринского. Так, например, Бецкой пишет Бобринскому:

«Я радуюсь, что любопытству вашему и ваших спутников доставил удовольствие позволением продолжать ещё ваше путешествие по местам России… Читанные мною в вашем письме замечания касательно до проезжаемых мест, показывая мне, что вы усердствуете доставить себе полезные сведения, принесли мне немалое удовольствие…»

Всё шло поначалу благополучно. Но Бобринский, подобно другим своим товарищам, участникам путешествия, стал поигрывать в карты и погуливать с женщинами. В карты играли не просто так. Понадобились деньги, чтобы оплачивать карточные долги. Всем ведь известно, что в выигрыше, как правило, остаются только шулеры, а обычные картёжники всегда в проигрыше и долгах. Но и того мало. Женщины тоже стоили недёшево.

Императрица Екатерина, приобретая для своего внебрачного сына имения и определяя для него некоторые другие официальные доходы, рассчитывала на затраты, вполне достаточные, соответствующие среднему достатку.

Но для Алексея Бобринского, как показывает в книге Пётр Майков, средств таковых оказалось мало, а доходы Бобринского «находились в полном заведывании Бецкого».

Майков писал: «Бецкой переводил их в ежегодном, точно определённом Государыней Императрицею размере Бобринскому чрез посредство придворного банкира Сутерланда, причём было установлено, что Бобринский будет получать в начале каждой трети года по десяти тысяч рублей.

Излишние траты Бобринскаго поставили Бецкого в затруднительное положение. Бобринский, с одной стороны, просил о высылке денег не в установленном порядке и не в срок. Бушуев же (воспитатель, сопровождавший в путешествии. – Н.Ш.) писал Бецкому о разгульной жизни Бобринского и его расточительности и о том, что, не будучи способен предводительствовать сим молодым человеком, он служит, быть может, причиною его не исправления».

Что мог предпринять Иван Иванович Бецкой? Надеясь, что удастся как-то воздействовать на юношу, он посоветовал Бушуеву «за лучшее средство оставить молодого человека следовать его развращенной вольности, не показывая ни малейшего вида беспокойства. Бобринскому же советовал остепениться, не тратить денег и т.д., но это нисколько не тронуло сего последнего, а… же ожесточило…».

Майков отметил, что Бецкой принял решение не высылать Бобринскому денег по его письмам. Видимо, была надежда тем самым удержать от усиливавшегося и ускорявшегося мотовства. Рассчитывал, что «отсутствие денег побудит его остепениться по невозможности тратить их безрассудно».

Императрице Иван Иванович вынужден был сообщить, что «Бобринский тратил более, чем ему отпускалось». Но тот сам пожаловался государыне, что нуждается в деньгах.

Вполне можно понять императрицу. Она, как и всякая мать, лишённая возможности дать ребёнку должное семейное тепло, как вынужденная лишить его материнской ласки и любви, поначалу приняла сторону сына. Бецкому написала:

«Я никогда не намеревалась лишать Бобринского того, что ему дала, поэтому прикажите безотлагательно выплачивать ему ежегодно без всякой придирки проценты с капитала, положенного по моему приказанию в воспитательный дом. Всё не согласное с этим будет несправедливостью. Прощайте, молю Бога о вашем здоровье».

Ну и, конечно, Бобринский, чувствуя поддержку, стал бомбить деда письмами с прежними просьбами о высылке денег. Трудно сказать, знал ли он, что Бецкой – его дед? Скорее нет, чем да. Но ребёнок, даже в возрасте уже не детском остающийся ребёнком и для родителей, и для дедушек с бабушками, всегда чувствует, где можно поднажать, надавить, выжать слезу, чтобы получить желаемое.

Правда, Иван Иванович Бецкой был по характеру твёрд и жёсток. Да и императрица могла терпеть до времени. И у неё был предел терпению.