Осада

– Семен, - сказал Гвоздь, отводя глаза. Русые волосы его взлохматились и потемнели за время пребывания в холодной.

– Фамилия?

– Да кликай Гвоздь. Мене все так кличут.

– Мне плевать, как тебя кличут. Я спрашиваю фамилию.

Гвоздь передернул плечами, словно ему было холодно:

– Воронов, я и забыл, когда меня так звали.

– Говорить будешь?

– А чего говорить?
– тянул время Гвоздь.

– Последний раз спрашиваю: будешь говорить?

– А то - что?

– Охрана!
– крикнул Гуляев.

Вошел молодой милиционер.

– Товарищ боец!
– сказал он строго.

– Слушаю, товарищ следователь!

– Взять арестованного и сдать в трибунал.

– Есть, - конвоир выставил перед собой штык, шагнул вперед.

Гвоздь вскочил.

– Ладно, - сказал он, поворачиваясь к Гуляеву, - все расскажу... Только выгони этого...

– Товарищ боец, благодарю за службу, - сказал Гуляев.
– Покиньте на время это помещение.

Конвоир четко откозырял и вышел.

– Где припрятали товар?
– спросил Гуляев.

– Да мы, почитай, его и не вывозили, - сказал Гвоздь, - мы его только что перенесли - и всего делов.

– Куда перенесли?

– А через улицу. Там напротив лавка была при старом режиме. Она теперича закрытая. У Фитиля...
– Гвоздь замолк и снова передернул лопатками, - у его ключ был, мы за полчаса весь товар и перенесли. Все там и оставили. А на другой день добыли тачки...

– У кого?

– Фитиль все... Ни я, ни Венька - мы не касались. Привез три тачки. Мы и перевезли все к Нюрке... Народ-то этими тачками завсегда пользуется.

– Хлебные склады вы подожгли?

– А на кой нам надо было их жечь? Тот склад кооператорский мы ведь почему взяли? Там всё вещички были, которые сбыть легко. Мануфактура, сахар. А хлеб продавать - враз заметут и к стенке! Какая ж нам выгода поджигать?

– Где сейчас Фитиль?

– Того не знаю, - Гвоздь отвел глаза.
– Он мне не докладывался.

– Где вы чаще всего прятали награбленное?

– У Гонтаря в саду. Там у его шалаш, так мы там...

– С кем был связан Фитиль, кто к нему приходил?

– Не знаю. К нам никто не ходил. Он сам куда-то исчезал, чуть не раза три на дню. У нас никого не бывало.

– Проверим, - сказал Гуляев.
– Если соврал - не помилуем.

– Чего пугаешь?
– обозлился Гвоздь.
– Мне, как ни верти, конец. Либо вы шлепнете, либо - Фитиль найдет, скажет: скурвился - подыхай.

– Фитилю до тебя не добраться. Руки у него коротки, - сказал Гуляев.

– Не-ет, у Фитиля руки длинные, - пробормотал Гвоздь.

Едва его увели, Гуляев кинулся к Бубничу.

– Товарищ уполномоченный, - с места в карьер начал Гуляев, - может, вы дадите кого-нибудь в помощь? Мне надо немедленно допросить эту Власенко. Гвоздь дал показания. Хочу проверить. У них, оказывается, база была в садах. Малина. Необходимо срочно проверить, а я один не смогу сразу и туда и сюда успеть.

Бубнич слушал, но слова словно отскакивали от его бронзового широкоскулого лица.

– Вот что, товарищ, - сказал он, - ты разве сам не видишь, какое положение? Надо все успеть и все - самому.

Гуляев кинулся в свою комнату, на ходу приказав привести к нему Власенко.

Он сидел и записывал суть показаний Гвоздя, когда ее ввели. Она стояла в потрепанной юбке с грязным подолом, в жакете с продранными локтями, упавший на плечи платок обнажил черные свалявшиеся волосы. Красивое белое лицо с очень ярким ртом хранило выражение какой-то отрешенной одичалости.

– Садитесь, - сказал ей Гуляев, кивнув на стул.

Она отвернулась от него, стала смотреть в окно.

– Слышите, что говорю!
– поднял он голос.
– Подойдите к столу и сядьте!

Как во сне, не отрывая глаз от окна, где билась и шуршала тополиная листва, она сделала два шага и села.

– У меня к вам несколько вопросов. Если вы ответите на все вопросы, мы вас выпустим.

Она словно бы и не слышала этого.

Гуляев разглядывал фотокарточку, взятую в доме Нюрки. Из желтоватой рамки с вензелями, выведенными золотыми буквами, смотрело молодое, хищное, зло улыбающееся лицо. Откуда-то он знал этого человека, где-то видел совсем недавно, но вспомнить - хоть убей!
– не мог.

– Фитиль?
– спросил он, подвинув фотографию Нюрке.

Она взглянула, потом взяла фотографию в руки и засмотрелась на нее. На усталом лице вдруг проступило выражение такой страстной нежности, что на секунду Гуляеву стало неловко.

– Это Фитиль?
– повторил он вопрос.

Она отложила карточку, взглянула на него и кивнула.

– Как зовут Фитиля?

Она посмотрела на него диким, затравленным взглядом.

– Будете отвечать?

Она опустила глаза и молчала.

– Нюра, - сказал он, вставая, - если вы не будете отвечать, нам придется вас задержать.

Она вскинула голову:

– Гад!

Гуляев почувствовал, как тонкий холодок бешенства поднимается в нем. Она сидела здесь и оскорбляла его, следователя Советской власти, а любовник ее, сбежав от расплаты, где-то готовил новые грабежи и убийства... С трудом он заставил себя успокоиться. Она темная женщина, многого не понимает.

– Нюра, - сказал он, - ведь вы такая же работница, как и другие. Вы хлеб свой потом добывали. Для вас Советская власть не чужая. Почему же вы не хотите ей помочь?

Она опять взглянула на него, уже спокойнее, хотя дикий огонек все еще горел в глазах.

– Коли она не чужая, за шо арестует? Хлопец мой зараз один в дому.

– А когда вы хранили ворованный сахар, а вокруг женщины с голодухи только что дерево не грызли, вам не было стыдно? Разве они не такие же, как вы? У них не такие же хлопцы, как ваш?

– Сыночку мий родименький!
– заплакала, запричитала Нюрка в ответ.

– Сын ваш на попечении соседок, - сказал Гуляев, еле сдерживаясь, - о нем заботится комсомольская ячейка завода.