Осада

– Шестьдесят восемь безвозвратными, около четырехсот санитарными.

– А всего?

– Сто двадцать девять и семьсот семьдесят. Примерно треть из-за отказов техники. Очень жарко, моторы горят. Да и сама техника, изношена до крайности, вы же знаете.

– Знаю, но нам осталось совсем немного. Я полагаю, от силы неделя.

– Может больше. Я бы положил дней десять.

– Постарайтесь, я уже доложил о дате президенту, – Илларионов дал отбой, снова не простившись. Петренко вышел. А примерно в семнадцать по местному времени он вынужден был постучаться в комнату командующего.

– Извините, что беспокою, Владимир Алексеевич. Срочное дело.

– Взяли Судак?

– Судак сдался днем. Сейчас ведутся переговоры о сдаче Гурзуфа и Алушты. Скорее всего, до ночи они продержатся, но не более. Но я не об этом. Мне поступили известия из Керчи.

Корнеев резко поднялся.

– Что еще стряслось?

– Нападение на лагерь беженцев. Вы помните, службисты велели всем с полуострова определяться в лагерь в Глазовке. Они до сих пор возились, выясняли принадлежность. Там скопилось порядка десяти тысяч.

– Кто напал?

– Мертвые.

– Много?

– Видимо, да. Лагерь остался полностью без охраны, люди, кто мог разбежались. Сейчас на месте действуют те две роты, что остались в городе.

– Две роты? Был же батальон… – Корнеев вздохнул. – Не объясняйте. Немедленно перебросьте еще батальон из-под Феодосии. Когда было нападение?

– Этой ночью.

– А сообщили только сейчас?

– Службисты, видимо, пытались скрыть, но своими силами…

– Я поговорю с Нефедовым. Я… неужели он не в курсе? – Корнеев застегнул рубашку и стремительно вышел из комнаты, Петренко последовал за ним. – Все, начался второй этап войны. Как сердце чуяло. То мы с местными живыми рубились. Теперь пришло время биться за Крым с местными мертвыми. Едемте в Керчь.

И набросив на плечи пиджак, стал спускаться по лестнице.

67.

После долгого перерыва кладбище снова заполнилось живыми. Так непривычно, так странно это было, что Косой сперва не понял, кто бродит среди могил. Ранним утром ворота со скрипом отворились, на территорию вошли первые тени. Только по спецодежде Косой понял, с кем имеет дело. Работники кладбища, в привычных синих робах, бродили столь неуверенно, иной раз шарахаясь друг от друга, казалось, они ступили на чужую, враждебную территорию. В определенной степени так и было, ведь именно отсюда, да с других кладбищ и свалок пришла беда, которой не ждали, но о которой было снято бесчисленное множество фильмов, написано книг, создано игр, нарисовано комиксов. И эту нежданную беду люди хоть и сумели превозмочь, по крайней мере, в рамках города, но истребить страх перед местом ее зарождения еще не могли.

А потому первый день появления кладбищенских уборщиков ознаменовался лишь давкой у ворот, толкотней и постоянным беспокойством. Лишь на следующий день, когда вся та же группа прибыла в сопровождении двух позевывающих милиционеров при автоматах, она смогла заняться своими непосредственными обязанностями. Работники чистили дорожки, поминутно оглядываясь, убирали давно увядшие цветы и венки; когда прибыл трактор, занялись приведением в порядок порушенных могил. Косой, глядя на их действия, долго решал, что ему делать. Ведь уйдут они не скоро, или, чем черт не шутит, вдруг найдут его. Но осторожность взяла верх: он просидел в своем склепе до тех пор, пока работники не привели в порядок все захоронения. Убрав наспех кладбище, они к обеду убрались сами. Ворота снова захлопнулись, Косой вздохнул с облегчением.

И впервые за долгое время рискнул сызнова отправиться в город. Снова пролез через дыру в заборе, отправился в мир живых. В парк.

Много перемен случилось с городом за прошедшие дни. Да и с ним самим тоже. Все время после операции, на кладбище он оставался один. Почему-то ждал появления мертвых, первые дни, едва ли не с каким-то детским ощущением потери. Убеждал себя, что уж завтра, этой ночью они обязательно должны были вернуться. Но время шло, а никто из шатающихся по кладбищу, пахнущих землей и прелью мертвецов не приходил. Косой чувствовал себя брошенным.

Одно время он утешался пустынным кладбищем, уверяясь, что сюда еще не скоро придут люди. И все в округе принадлежит ему; он приглядел себе склеп попросторнее, с массивным памятником, изображавшим склонившегося в глубокой печали ангела, в одной руке держащего крест, а в другой венок, готовый опустить на голову умершего. Умершим оказался похороненный в девяносто седьмом году местный авторитет по кличке Султан, склеп ему подельники отгрохали преизрядный, просто не склеп, а однокомнатная квартира, с зарешеченными окошками, с каменными скамейками. Массивный гроб розового дерева с золотыми ручками и окошком для обозрения ссохшегося лика покойного, которому разнесли голову во время разборки, а затем очень удачно загримировали дыру, лишь приглядевшись можно было заметить небольшой изъян, имел две кнопки. Косой долго ломал голову над их смыслом, покуда не попробовал нажать одну. Откуда-то из глубины гроба донеслись странные звуки, сперва Косой принял их за пробуждение мертвеца, но все оказалось проще: то заработал проигрыватель компакт-дисков, включивший любимую мелодию покойного – «Владимирский централ». Вторая кнопка, открывала крышку гроба.

Косой с интересом заглянул внутрь. Пистолет «Глок», мобильный телефон «Моторола», неработающий кондиционер в ногах, вмонтированный прямо в гроб, махонькая малахитовая коробочка, в которой обнаружились нательные иконы и кресты, весьма солидных размеров и всё золотые, бумажник с изрядной суммой в валюте. Последнему Косой обрадовался чрезвычайно – десять тысяч долларов ему не повредили. А вот рубли пришлось выбросить – после проведенной в следующем по смерти Султана деноминации они уже не представляли никакой ценности.

Когда он располагался в склепе, ему пришло в голову: теперь он может натащить сюда приличных шмоток, сделать запасы на зиму, и вообще, самому одеться поприличней.

Признаться, первую ночь в склепе Султана он нервничал. Почему-то в памяти всплыло проклятье гробницы какого-то Тутанхамона, опять из прежней жизни фраза, кто это такой был и кому насолил, Косому сказать было трудно. Жаль, его верного товарища, любившего исторические курьезы и могущего дать ответ на настойчиво стучавший в голове вопрос, его помоечного друга Чумы, уже не было. Так что какое отношение Султан мог иметь к Тутанхамону, Косой так и не высмотрел в дырявой своей голове. Потому, пронервничав ночь, на следующую о проклятии он позапамятовал, и спал без задних ног.

Когда он уходил из склепа, взял с собой только сто долларов из всей пачки. Старые, еще с маленьким не смещенным Франклином в центре. В обменнике могли придраться. Но не решились. Он обменял в первом же попавшемся пункте – подвале на углу Дзержинского. А затем пошел в парк, привести себя в порядок. Наверное, от него преизрядно пахло землей, потому он учинил себе головомойку, прямо там, в теплой, но немного грязной водице речушки по имени Карлутка. Река, одно название, енот вброд перейдет, но ему и было-то помыться до пояса, и еще ступни, чтоб в магазин потом пускали. Надо было бы и ногти состричь, да пока нечем. Ничего, у него все впереди.

Оставив часть верхней и нижней одежды у места своего омовения, он направился на барахолку к дачным участкам. Он вспоминал, что во время спецоперации торговцев разгоняли, но может быть… да, он не ошибся. Мир вернулся к своему первоначальному состоянию, маленькая барахолка у АЗС на 10 лет Октября действовала. Несколько десятков человек, разложившись близ проезжей части предлагали скороспелку: яблоки, сливы, вишни, иргу, а еще молодую картошку, капусту, зелень. Тут же продавали и тряпье, он долго бродил среди коробок с товаром, пока не нашел рубашку сделанную в Малайзии, белорусские майку и трусы, ну и еще чего по мелочи. Мыло, это непременно, он взял два куска. Ведь на следующий день ему идти в магазин, надо выглядеть соответствующе. Поэтому и брал качественный, как ему казалось, товар. Что вызывало улыбку у продавцов. Попрошайки и бомжи снова появились в городе, как ни в чем не бывало, а он ведь один из них, чего это вдруг ему так расфуфыриваться?