Осада

– А что ты хочешь, количество населения ныне стало таково, что мест в вузах больше, чем молодежи.

– Это пускай твой МИСИС говорит подобное. У нас еще конкурс был.

– Как новый выходной праздновать собираешься?

– Да ну его, – Борис плечами пожал. – Ерунда все это. Боюсь, мои студенты совсем из колеи выбьются. Какие-то дискотеки устраивают. А двадцать третьего первый экзамен для «хвостатых». Боюсь, приду только я.

Борис извинился за то, что не может долго говорить, дела, и тоже отключился. Оперман остался один. Он побродил немного по комнате, потом вышел на улицу, в магазин, подкупить пива. А затем отправился на работу. Несмотря на установившийся в городе относительный порядок, продажи техники никак не хотели расти, шеф, видя, что забитый доверху склад, не пустеет, рвал и метал. Звонил во Владивосток и продолжал тоже самое.

Его можно было понять. Дорога через Сибирь числа с тринадцатого-четырнадцатого оказалась заблокированной наглухо, с восемнадцатого встал уже и Транссиб, в основном, из-за постоянных нападений живых мертвецов, просачивающихся не только из Китая, но и Монголии и Казахстана. Впрочем, если учесть, что между странами входящими в Шанхайскую организацию сотрудничества, границы отмечали лишь таможенные посты, поток беженцев, а следом за ними и зомби, в Россию только возрастал. А вот теперь о том же говорил шефу подрядчик из Владивостока. Дорога перекрыта наглухо, в те города на Транссибе, что уже пережили и появление зомби и их очистку, вновь пожаловали живые мертвецы. Так что транспорта скоро не ждите. Шеф разъярился и бросил трубку мобильного на пол, размолотив ее на куски.

– А дорогое барахло из Европы попробуй реализуй, когда народ скупает только товары первой необходимости. Тут никакие распродажи не помогут, – зло произнес он, немного придя в себя. – Пока был «Самсунг» «Филипс» никому и даром не всучишь. Тем более сейчас. А европейцы только накручивают цены на провоз. Слышали, что во Владивостоке опять подняли пошлины на подержанные иномарки и технику? – народ покачал головами. – Со среды как раз. Чует мое сердце, это всем боком обернется.

Он не докончил говорить, ушел в кабинет. Беседовал с кем-то по городскому телефону оттуда, тоже ругался, но уже тише. Потом, ближе к вечеру, велел всем расходиться.

– До вторника. Праздновать будем. И слава богу, что из зарплаты не вычтут, – добавил он напоследок.

Оперман снова ушел последним, сторож закрыл за ним калитку и глухо звякнул замком. Вернувшись домой, Леонид сразу отправился на боковую, а утром прошелся по магазинам. Купил побольше пива. В праздник выходить он никуда не хотел, едва только услышал о решении правительства устроить выходной и веселье на всю катушку. Во-первых, давно уже чурался подобного рода увеселений, а во-вторых…. Как объяснить. Он и для себя не находил должных ответов. Напротив, было странное ощущение: с одной стороны, как ни старался скрыть от себя Леонид, но война в Крыму, задела его, задела сильнее, чем он предполагал. Он сопереживал, и вот тут начинаются странности. Он и болел за наших, но одновременно с этим желал, понимая, что они все равно победят, желал больших потерь. Как в футболе, когда сборная рвалась на чемпионат мира, он болел против нее, за любого противника, но всякий раз праздновал победу России и огорчался, когда она терпела поражение.

Нет, не как в футболе, здесь все было слишком реально и зримо. Все по-настоящему: каждая смерть, каждая потеря приходила не с полей олимпийских сражений, а с битв то незримой, то явной войны. А то и обеих кряду. Сообщали – наши несут потери от прорвавшихся в Кодорское ущелье зомби, несколько десятков человек личного состава, не считая извечного абхазского ополчения, погибло, в воздух поднята авиация, два самолета разбились в первый же день. Он и смеялся зло и печалился горько. И не мог объяснить такой вот разброд в мыслях, всю эту шизофрению.

А началась она ох как давно. С той самой поры, как на картах мира образовалась Россия. Вернее… нет, он лжет самому себе, позже. После того как парламент был расстрелян из танков, после начала войны в Чечне. Тогда, когда он окончательно похоронил в себе свою родину. Ту, что всегда считал отечеством – Советский Союз. А ведь так же шизофренически странно все начиналось: весной девяносто первого, когда из магазинов пропало все, а цены, впервые за долгое время взлетели вверх, когда волнения в разных частях страны стали нормой, когда внутренние войска не успевали перебрасывать на новые мятежи, когда юмористы горько шутили о том как сердце воюет с печенью, намекая на битвы Ельцина и Горбачева за власть – именно в эту пору прошел референдум с единственным, поистине гамлетовским, вопросом: быть или не быть. Союзу Советских Социалистических республик. Восемьдесят процентов населения пришло к урнам в тот день, несмотря на препятствия некоторых республик, кажется, все той же Грузии и Прибалтики, и три четверти из них ответили «да» на незамысловатый вопрос референдума. А всего через полгода, в ноябре Советский Союз официально прекратил свое существование. Пятнадцать республик – пятнадцать сестер, отправились в самостоятельное плавание. Все больше и больше отдаляясь друг от друга. Поначалу незаметно, ведь и единой валютой для всех был рубль, и язык оставался общий, да и команда на олимпиаде девяносто второго оставалась единой, пусть и под флагом МОК. Но чем дальше, тем больше и больше проявлялось различий. Несмотря на митинги протеста, на призывы оппозиции, на свержение и убийства самих президентов – союз все больше походил на тень, терявшуюся во мраке наступающей ночи.

Вот тогда он и перестал и верить и надеяться и любить. В нем поселилось что-то желчное, злое, неприятное самому. Что-то, что не давало покоя презрением и нетерпимостью. Но не твердо сидело внутри, не желало выкорчевываться, и лишь выпускало пар накопившегося негодования.

Запорожцу повезло больше. Он, хотя и старше его на три года, но все же сумел жениться, как раз, когда Украина кричала, что москали все сало сожрали, и он был одним из кричавших. Быстро развелся, женился повторно. Сумел устроиться на хорошую работу, имел продвижение по службе, правда, после кризиса девяносто восьмого, потерял все, но не отчаялся, а встал на ноги сызнова. И еще раз, уже в восьмом. И теперь снова набрал обороты.

А Леонид – поработав в типографии до того же девяносто восьмого, после кризиса он переключился на мебель, потом стал наладчиком компьютерного «железа», а вот теперь устроился «ночным бухгалтером» на склад сети магазинов. Это не повышение, это плескание в луже. Бессмысленное барахтанье, хотя бы потому, что сам барахтающийся не видит ни выхода, ни нужды что-то менять.

В тот день Оперман напился.

69.

– И все же объясни мне, зачем ты стрелял? – в сотый раз спросил Важа, с трудом приходя в себя после длительной пробежки. Они схоронились в подвале одного из полуразрушенных домов городка, чтобы добраться до места, им предстояло проделать куда больший путь.

– Важа, перестань, – устало попросила Манана. Но Важа настаивал, Иван снова сказал, в который, уже раз, что этим пытался отвлечь охрану президента Чечни. Что, если бы не его выстрел, не суматоха, возможно, им не так просто удалось бы уйти. Или не удалось бы вообще. Бахва Куренного немедля поддержал, но Важа требовал пояснений.

– А если предположить, что ты изначально знал о прибытии президента и погнал нас долгой дорогой именно для этого? Чтоб свои дела поправить. Может, тебя специально подослали его убрать. У вас ведь его не любят.

Подобные версии Важа излагал уже давно. С того самого времени, как они, миновав перевал и переправившись через Ингури, добрались до территории Большой Грузии. Его не слушали, но Важа отчаянно, как все молодые, стоял на своем.

– Да, не любят. Что с того. Президент всегда может просто снять, – Бахва стал объяснять молодому подробности малоизвестной тому российской политики.

– А может, решили не снять, а вот так вот, прихлопнуть на приграничной полосе, и обвинить во всем нас, грузин. Ну чтобы опять, как в восьмом, начать. И еще что-то оттяпать. Они ведь и на Сванетию глаз положили, и не говори мне, Бахва, что это не так.

– Даже спорить не буду.

– Мне завидно, – произнес Иван, и от его голоса Важа неприятно поморщился. Никак не мог привыкнуть, сколь хорошо русский говорит на их языке. – Какие ты мне способности приписываешь. Просто диву даюсь. Это надо ж так все рассчитать. И вашу группу, и мертвецов и…

– А не сложно. Понятно, что одинокого мотострелка мы захватим в плен. Понятно, что нам дадут уйти. А ты вотрешься в доверие Бахве.

– Важа, ты считаешь меня идиотом? – на чистом русском спросил Бахва, даже не обернувшись. Наступило молчание. Вздохнув, командир добавил: – Все, кажется, улетели.