Осада
Шрифт:
Я прошел мимо них, спустился в гараж и долго стоял возле своей машины, будто разом забыв, как на ней ездить. Понял, что действительно не смогу отправиться домой самостоятельно, пошел на вахту. Когда открылась дверь в душное прокуренное помещение вахты, голова закружилась, я отшатнулся невольно. Вздохнул и попросил найти Семена Позднякова. На мое счастье это была его смена.
– Что-то случилось? – подойдя, он тряхнул руку в приветствии и пристально посмотрел на меня. Потом вспомнил сам, извинился, принес соболезнования. Я только кивнул.
– Подбросьте, пожалуйста, на Подушкинское шоссе, – Семен посмотрел мне в глаза, я не смог выдержать его взор.
– До Барвихи? – уточнил он. И молча протянул руку. Я подал ему ключи от «Фаэтона».
На многолюдных московских улицах пробки уже рассасывались, но Семен все равно включил сирену, разгоняя автомобильные скопища. Чем ближе к окружной, тем на дорогах встречалось больше милиции и солдат. Концентрация их достигала предела в районе
– Полагаю Дзюба ее просто так не отдаст, – заметил Поздняков.
– А вы ее сдали, выходит, – как-то безразлично заметил я. – Как в Дагестане или Чечне. Да сколько этих резиденций построили за последние годы, дюжины две, наверное. Зада не хватит на все.
Он не стал спорить, проводил меня до дома, загнал машину в гараж. Попрощался. Я пожал его крепкую твердую ладонь и медленно пошел домой. Как будто вернулся из дальних странствий.
91.
В тот день матушка пригласила домой Аллу Ивановну. Супруг не возражал, он обещал вернуться домой поздно, сказал, не ждать. Последнее время у него начались от жены какие-то непонятные секреты, неделю или больше назад вообще пришел весь пропахший бензином, матушка стала подозревать, уж не устроился ли он, со своим новым мировоззрением-то, на заправку, или того хуже, стал благословлять за деньги на дороге, как это она видела по телевизору. Отец Дмитрий в тот день был в столь приподнятом настроении, что на ее вопросы ничего не ответил, но поцеловал в губы и пообещал, что все расскажет в следующий раз; все это время попадья ждала, и совершенно напрасно – более он не проронил ни слова. Но хорошо хоть приходил со своих гуляний, пахнущий так, как во времена их знакомства – она старательно принюхивалась к одежде, но более бензина не чувствовала.
В этот раз проверить не успела, они с Аллой Ивановной сидели за столом, когда отец Дмитрий вошел. Поздоровался, пожелал ангела за трапезой и стал раздеваться. Матушка подумала, что он пойдет к себе, как делал это всегда, однако, супруг оказался иного мнения.
Беседа зашла о неумолимо надвигающемся на столицу голоде. Глаша немедля вспомнила девяносто третий год – благо было с чем сравнивать. В поселке, куда их распределили, народу осталось мало, все больше старики, сами на попечении у родных, коли те их еще не бросили..
В этот момент Отец Дмитрий скромно, непривычно скромно сел подле, продолжив начатый супругой рассказ.
– Я тогда, сколько, да больше пяти лет служил, и то из церкви начал народ разбегаться. У меня ризничий был и бабулька, торговавшая свечками, они дружно в первопрестольную удрали. В самом деле, ну на какие шиши жить, инфляция чудовищная, в магазинах хоть и продается что, но кто это купит, разве что кости, да и то не каждый день. Только хлеб из Москвы завозили. Остальное на своих огородах. Глаша торговала в сельпо, но и у нее в основном в долг брали, зарплата успевала всякий раз устаревать. Конечно, все считали, что уж попадья попала в хорошее место, ведь Церковь своих не бросает. А кому сказать, какая у меня зарплата была тогда – около тысячи рублей – бутылка водки, кажется. Как выкручивались, жутко сказать. Глаша крапиву варила. А вот зимой чуть не пришлось закрыть церковь.
– Ты тогда приколотил на шоссе табличку с рекомендацией посетить «образец русского зодчества», – поддержала его взволнованная и вступлением супруга в разговор, да и самими воспоминаниями попадья; он кивнул. – А и вправду, что делать было, церковь старая, мы своими силами в ремонт вложились, иконами нас епархия одарила от щедрот своих, только красоту навели, как вот все это и началось – инфляция, новый мир. Порой и утрени не проводились, потому как некому было присутствовать.
– Да, зимой на горку редкая бабулька доберется, скользко, – он улыбнулся: – А как церковь за государство зацепилось, так все у нас и пошло в гору. Стали без акциза торговать алкоголем и табаком, а тут и инфляция заглохла, спонсоры богатые появились, которым надо было пред Господом деньги отмыть, словом, пришли в себя.
– Знаете, батюшка, вы просто мои слова сказали, – Алла Ивановна посмотрела на враз притихшую попадью.
– Да что душой кривить, ведь так и было, – Глаша едва заметно кивнула, робко, нерешительно признав факт тщательно замалчиваемый, но шилом из мешка вылезающий и колющий глаза. Отец Дмитрий
продолжил: – А вот сейчас Церковь действительно на подъеме. Новый патриарх…– Вы о нем уже высказывались, может, супругу пощадите.
– Я не об этом. Вы слышали, что Кирилл постановил вернуться к практике домовых церквей и поквартирных треб? – она покачала головой. – Суть такова: поскольку русский народ как никогда нуждается в поддержании веры, но из-за невозможности вернуться в церкви, в самом деле, кто там их охранять будет, всякому, еще оставшемуся в живых священнику, следует объявить о себе и заново распределиться. Завести либо у себя на квартире, либо в дому где, не суть важно, церковь и там совершать утрени и вечерни, крестить и венчать….
– Как же это Булгакова напоминает, помните в «Собачьем сердце» Швондер со товарищи устраивали подобное? – он вздохнул.
– Ну как такое не вспомнить. К слову, домовых сект сейчас расплодилось невиданное количество, так что мера хоть и, скажем прямо, не больно хороша, но действительно, выхода другого нет. Эти приверженцы скорого апокалипсиса уже на каждом шагу, да вы сами прекрасно знаете.
Москва в последние дни превратилась в скопище самых разных людей, громадный приток беженцев, происшедший за последний месяц сделал свое дело: многие люди, попавшие в экстремальную ситуацию, не в силах найти утешение ни среди родных или близких, ни в закрытых церквах, шли к тем, кто давал хоть какое-то утешение – к дешевым шарлатанам и вымогателям. Отец Дмитрий тут же хмыкнул про себя: без двухтысячелетней истории, которая давала старым шарлатанам и вымогателям карт-бланш при выворачивании карманов прихожан взамен на deus ex machina. Так что свежеиспеченные проповедники плодились как грибы, требуя и обосновывая свои требования в соответствии со сдвигом собственной крыши. Церковь не могла остаться в стороне… этого денежного потока, да и вообще в стороне. Посему, не получив одобрение в верхах на открытие храмов, в поддержку своих новаций выступило с инициативой и выдвинуло боевой резерв – православные дружины. В кои-то веки им доверили дельную работу по охране общественного спокойствия и благочинности.
Как раз сегодня отец Дмитрий ходил узнать, что это, и как выглядит. Центральным штабом дружинников стал громадный дом на Остоженке, бывший Центр оперного пения Галины Вишневской, как раз за стенами Зачатьевского монастыря, буквально раздавив своей массой немногие сохранившиеся внутри церковные строения. В самом монастыре жили дружинники, прибывшие из захваченных живыми мертвецами мест, а в центре пения находилось что-то вроде приемной комиссии. Не без любопытства отец Дмитрий посетил и подивился на ее непростую работу, достойную отдельного описания.
То, что он увидел, поразило его до глубины души, он не знал, смеяться ему или плакать. Будучи в одеждах иерея, он сошел за своего, что дало батюшке возможность прохаживаться по кабинетам, наблюдая изнутри за жизнью православной дружины. Неофитов принимали с черного хода, видимо, парадный, с роскошной залой, служил для других приемов, строгие таблички указывали путь к достижению цели, он оканчивался просторным кабинетом на втором этаже. Желающих вступить в дружину оказалось порядочно, но что поразительно, отец Дмитрий редко встречал среди них здоровых молодых людей, все больше пенсионного возраста, порой и женщины. Дивясь этому, он заглянул внутрь, строгий иерей находившийся в кабинете, поинтересовался, из какого он отдела, батюшка незамедлительно уяснил, что тут мало кто с кем знаком, немедля представившись снабженцем, получил возможность наблюдать за процессом в подробностях.
В этом кабинете интересовались самым главным – вероисповеданием. Ежели поступающий был не крещен его раздевали до пояса, макали лицом в миску со святой водой, вводя в лоно Церкви, и выдавая белоснежную рубашку, сделанную в Китае, о чем можно было прочесть на разорванных упаковках, если правильно сложить бессмысленную и беспощадную кириллицу, сочиненную мастерами Поднебесной. Рубашка, к слову, была соткана из стопроцентной китайской крапивы, о чем имелась соответствующая надпись на воротнике: «ramie 100%». После чего всех отправляли в кабинет сто десять. Вот там как раз находился врач, кажется, единственное гражданское лицо на всем объекте. Врач спрашивал, как здоровье, и любопытствовал наличием медицинской карты. Если таковая имелась, он откладывал ее в сторону и спрашивал, требуются ли какие лекарства – «от головы, давления, печени, почек или еще чего». В соответствии со своими представлениями, посылал сестру, обычную монашку, но он уж так к ней обращался, в подсобку или сам доставал инсулин, но-шпу, валокордин, нитроглицерин, феназепам или что еще из коробок. Брали щедро, да и врач не скупился, отпуская лекарства охапками. Отец Дмитрий немедля сообразил, что жизнестойкий русский народ на самом деле приходит сюда вот за этим, за снадобьями, которые в обычной аптеке ни за какие деньги уже не достанешь. А тут всякий дружинник мог получать сколько душе угодно, да и не только это – через кабинет в сто тринадцатом выдавали талоны на питание, а так же продуктовые наборы. Так что новоиспеченные дружинники выходили из центра на Остоженке щедро загруженные всевозможными пакетами, обращая на себя внимание прохожих особенно беженцев, тех, что выделялись из толпы голодным взглядом.