Осень матриарха

– Как, и городов нету? - спрашивал Эдмер.

– Как нет? Есть. Но когда наступает время беды, люди не прячутся за стены, а уходят на простор - кто как может - и теряются там. Осиный рой не раздавишь одной рукавицей, словно гнилой орех. Вдобавок осы и покусать могут.

Он понимал. Оттого верховное начальство и не ставило целью захватить что-либо кроме Вард-ад-Дуньа, - ну, и городов поменьше, если найдутся. Но туда ещё надо было дойти. А пока ловили сусликов, сдирали шкуру со змей, кое-как отыскивали тухлую влагу; колодцы с чистой водой здесь держали в секрете.

Возможно, он не заметил, как его небольшой отряд отбился от прочих, - тех, кто упорно продвигался вперёд, к победе или гибели. Компас показывал направление, эдинцы и держались его, а не тех путей, что под ногами. Ибо это было единственное, что могло хоть как-то помочь.

И вот однажды люди, потерявшие не одну надежду, но и тень от неё, увидели мираж одинокого джурта - так звались шатры местных кочевников, - реки и отары. Вблизи шатёр оказался залатанным, резьба на входной двери - истёртой и потрескавшейся, одинокая река - высохшей, как всегда бывает в знойную пору, овцы, собаки и двое мальчишек, которые выпасали овец заодно с собаками, - неописуемо грязными. Но все они, без спора, существовали наяву.

– Наверное, поссорились с большим родом, - сообщил проводник по имени Абдо. - Вот и откочевали.

– Попросимся к ним в гости, - решил Эдмер.

Нет, солдаты не думали убивать ребят, хотя псы сами напрашивались. Однако увидев вооружённую толпу, подростки мигом оттащили своих волкодавов и позволили двуногим волкам резать овец, сколько те захотят. Те мигом освежевали добычу, начерпали из ручья воды и разожгли под котлами костры из сухостоя.

Тем временем дверь джурта распахнулась. На крики, шум и жадный треск пламени оттуда вышла женщина.

Потом все удивлялись, с какой стати она до сих пор не показывалась. Оттого что вокруг сразу же стихло всё, кроме огня, которому, как можно понять, не запретишь. И не то чтобы женщина была молода, или одета в яркое, или движения и голос были как-то особенно властными.

– Добрый гость не бесчинствует, а просит, - сказала она как бы в пустой воздух.

Нечто заставило Эдмера ответить с той же мерой учтивости: не встречаясь глазами с обнажённым и нестерпимо прекрасным лицом.

– Все мы себя не помним от голода, - сказал он, - а тут такая пропасть ходячего мяса. И взяли-то от стада немного.

– Чтобы прожить в голых землях, одному человеку нужна сотня овец, - ответила женщина.
– Их держат не на мясо: это шерсть для тёплых кафтанов и войлоков, молоко для сыра, кизяки - растапливать домашний очаг. Кожи и плоть берут только от исчерпавших себя. Без такого здесь не выжить.

– Без такого мои люди бы умерли завтра, а у вас ещё есть уйма времени, - ответил Эдмер чуть более сердито, чем раньше.

– Никто не знает ни чужого времени, ни своего часа, - ответили ему. - Но вразумить вас ни у меня, ни у моих сыновей нет возможности: моего мужа забрали воевать с такими, как вы, пришельцами. Мы благодарим вас за то, что не убиты.

На этих словах женщина, отодвинула завесу, которая служила внешней дверью, и хотела вернуться назад, но Эдмер отчего-то остановил её, взяв за руку, и сказал:

– Неладно кончать разговор на дурной ноте. Мы останемся здесь, пока силы к нам не вернутся, а потом уйдём.

– Всё это - если будет на то воля Милосердного, - откликнулась женщина.
– Я, Джерен бинт Идрис, полагаюсь на неё.

– Меня зовут Эдмер Шукри, - назвался мужчина. - А то непристойно: ты назвалась, а я останусь безымянным.

– Оставайся, - ответила женщина с какой-то странной интонацией.

Так и сделалось.

На вторые сутки все солдаты Эдмера маялись животами, на третьи валялись в лёжку, на третьи хорошенько натянули полотно своих палаток и стали кое-как помогать сыновьям Джерен и ей самой по хозяйству, потому что троим никак не справиться с готовкой на всю пришлую орду. Хотя надо отдать справедливость Эдмеру: он разузнал, какая охота в этих местах, и время от времени выходил с мальчиками и собаками на волка, сайгу и лисицу-корсака. Его винтовка стреляла дальше и лучше здешних луков и пращ, но сам он был не так меток по сравнению с юнцами и делал много шума.

С обоими он, в целом, ладил, хотя изъяснялись по-эдински они куда хуже матери. Но если Эдмер пробовал вмешаться в женские дела - уборку, приготовление пищи, собирание и сушку навоза для кизяков, разжигание огня в очаге, - его отстраняли с лёгким презрением. Манера чужаков мыться прямо в ручье, плеща на берег, вызывала у хозяев неизменную оторопь. Нет, они боялись не того, что источник жизниот прикосновения к наготе иссякнет: хилая струйка воды казалась неистощимой. Но принято было касаться её лишь губами, словно целуя; или черпали не горстью, но чашкой и пили уже оттуда. Для чистоты же умащали тело жиром и соскабливали его скребком вместе с впитавшейся грязью.

Ночевал Эдмер с недавних пор в джурте: сыновья Джерен на ночь оставались в отаре, псы - тоже, и он боялся, что кто-нибудь из его людей изнасилует беззащитную.

До ложа в глубине шатра его поначалу не допускали: стелил себе у входа старую овчину. Посредине смрадно тлели прогоревшие уголья. Женщина внутри тёплой тьмы дышала совсем тихо, но с каждым колыханием невидимых покровов фантазия мужчины дорисовывала то, что под ними: маленькую грудь, широкие плечи, втянутый живот, исчерна-смуглую кожу, гибкие руки с длинными пальцами, на одном из которых Эдмер успел приметить серебряное кольцо с выступающей печаткой - похоже, обручальное.

Как он ни крепился, тело его предало. Ибо голова может мыслить с каким угодно благородством, но мудрая плоть все равно повернёт дело на свой лад.

Когда он прилёг рядом и притиснулся к её спине, Джерен и не подумала отстраниться. Сухое поджарое тело пахло полынной терпкостью, тёмные косы, освобождённые от извечного покрывала, щекотали ему грудь, ножны для мужской снасти были узкими, словно у нерожавшей. И полынная горечь цвела на губах, к которым он прильнул напоследок.

Так шло и дальше. Днём Джерен брала от Эдмера и его людей то, что они хотели дать, ночью принимала его семя с мягким равнодушием. Овечье стадо таяло, люди набирались сил.

Наконец, Эдмер решил, что с них довольно. Утром собираться - и в дальнейший путь, искать большое войско.

Однако утро принесло совсем иное. Видимо, его слегка одурманили давешние травы, брошенные в костёр для того, чтобы отбить кизячный дух, или подмешано было нечто хмельное в питьё, но проснулся он уже в разгар боя. Схватил винтовку, бросился к двери, распахнул её, запутался во внешнем войлоке - и застыл в ужасе.

Палатки были порушены, чужие, мощно вооружённые всадники вбивали в прах остатки его жалкого войска. Главарь их (такое узнаёшь с полувзгляда) наблюдал со стороны, сжимая в объятиях Джерен, опоясанную кривой степняцкой саблей. При виде Эдмера он резко обернулся, принимая с плеча и ловчей перехватывая в руке боевой кнут с шариком на конце. Эдмер понял, что выстрелить никак не успеет: выбьют нацеленный ствол, сокрушат запястье - и свинчаткой прямо в висок.