Осень матриарха

Улетели оба стремглав, вернулись не скоро и с ворохом нарядных тряпок, пахнущих специфической дезинфекцией, так что женщине пришлось гадать: либо в секонде начался сезон отстрела, то бишь обвальных скидок, либо ребятки взломали электронный замок. Говорят, вампиры справляются с любым металлическим - тогда отчего ж нет? Хотя второй, так сказать, подспудный код на карте весьма хитроумен. Именно он открывает доступ к обильным ресурсам второго разряда. Вот третий разряд, самый важный и непоказной, вообще хранится не здесь: это не вам не испытание чести и скрытых возможностей ценой в полмиллиона домотканых и вообще не совсем валюта.

– Поднатащили кому-то стирки, - добродушно проворчала вслух Та-Циан.
– Сказать, что я о вас думаю, или воздержимся от великого и могучего рутенского мата?

– Да мы уже на ветерке проветрили и ещё будем, - успокоительно ответил Ринат - Рене. Сам он уже натянул шикарную замшевую куртку с капюшоном, лонгслив с черепом во всю широкую грудь, штаны с пузырями на заду и коленях и берцы длиной по самое то - всё бежевое с лёгкой пежиной. Дезире тем временем скрылся в спаленке (которую оба по умолчанию сочли собственной) и через полчаса явился оттуда, словно чёрное солнце в финале культового романа "Pacific Donne". Смоляные кудри раскинулись по шикарно плоёному воротнику, который один лишь и был белоснежным - кроме лица, разумеется. Кардиган был затянут на все пуговицы, из-под траурных слаксов, лохматыми оборками ниспадающих на матовый блеск туфель, парадоксально виднелись носки. Руки в лайковых перчатках казались маленькими, словно у благородной девицы, - и, скорее всего, такими и были. Кремовая, как сливки, роза в бокале цвета ночи.

"Платье ли делает человека или сам он, его сокровенная суть, просвечивает сквозь парадный костюм, как сквозь приличную маскировку - в то время как повседневное фиксирует взгляд на себе, а нагота заставляет скрыться внутри? - подумала женщина.
– Думаю, сие присловье действенно и для кровососов - поскольку постольку и насколько они тоже люди. А для меня самой?"

Когда вспоминаются ранние годы, в голове невольно всплывают клише типа "босоногое детство", "беспортошная и беспечная юность", "свобода от ученья".

Всё сплошь враньё.

Разумеется, история с дедовым как бы прозрением ушла в песок. Допустим, в зыбучий или вообще в трясину. Кто бы позволил пятилетке закинуть на плечо палку с мешком или сесть на грядку саней с мороженой рыбой (какая рыба, ты ж не Ломоносов) - и айда проходить свои университеты?

Училась она дома, сама - и беспрепятственно. Любовь лесного народа к книжной учёности равна знаменитому старообрядческому начётничеству, только второе прилагается к религиозной, первая - к светской литературе. Правда, деревенские безусловно предпочитали мировую классику, опробованную временем. А так - переходи из избы в избу, обменивай, везде найдёшь, чем поживиться.

И любили малую Тати - как и всех детей без различия. И открывали перед ней все двери и окна. А всё-таки тлела внутри неистребимая любовь к простору. Вширь и вверх, горы и долы, блеск чистой воды, волнение долгих трав, мохнатая буро-зелёная шкура на склонах вершин.

Наверное, девочка силилась передать это языком тела.

Горские ритуальные танцы, которых она не видела, - разве что краем глаза, когда отец брал на праздники. Там здешних хороводов не водили, а рисунок жеста и позы был куда сложнее. У девушек и женщин - точно, мужчины и тут полагались на оружие с его холодной красой.

Степные пляски - не стоит припоминать "Исламей" и половцев. Медленное, узорчатое перетекание змеи по песку и солонцам, ковыльный шёлк, заплетенный в струи ветра.

Нет, в трёх деревнях дела обстояли куда проще - ходи да кружись. Зато наряды полагались отменные: в кондовом эркском быту насчёт них тоже понимали, благо жили - иным достойно-высоким не чета.

Вот скажем, девушка на выданье. (А допрежь того ходи в сестриных обносках, оно и удобней.) Рубаха тонкого льна, до пят, широкой расшитой каймой оторочена, всё маковый цвет, синева, зелень да лазурь. Такой в точности жилет и в придачу юбка, как есть сотканы на ткацком стане вместе с узором, а крой самый простой - чтобы целости узкого полотна не нарушить. Узкая лента-венец на голове, позади другие ленты вьются. На ногах - башмачки-бродинцы тонкой гибкой кожи, от иных нога легко устанет.

Замужней молодухой стала, то есть, по-здешнему, первенца родила, - получай белый плат под венец, каблук под башмачную подошву, на верхнюю справу - наборный поясок, сплошь усаженный серебряными бляхами. Поступь тебе приличит весомая, из дому то и дело шастать не станешь - хозяйство на одной тебе держится. Это мужики вечно в отходном промысле - зверя бьют, лес прорежают, росчисти и дальние луговины под пахоту разделывают.

А старая "материца" - та вся в чёрном, даже если и не вдова. Долгий плат с узким ободом - шаль из двух неразрезных платков. Долгий же кафтанец с рукавами. И пояс шириной в ладонь - если есть зажиток, так весь в накладном золоте, а коли дети в войске или в науку пошли, как тот же Эно, - литое чернёное серебро. Вот он и есть наиглавнейшая почесть: чтобы ходить ото всех на отличку.

Юницу Тати наряжали как большую деву, благо была не по годкам рослой - самому большому из юнцов-недорослей по плечо. В плечах и поясе широка, грудки проклюнулись лет в одиннадцать, вместе с новой луной, движется - будто не свой немалый вес несёт, а пушинку на чьём-то рукаве. Говорили - созрела от вольных игр со сверстниками, вот как годовалые щенки дерут друг друга в голову. Такое в лесу считалось в порядке вещей, но вот переимчивость Эноховой "белобрысой заразы" удивляла. С каким парнем на травке возится - от того умение берёт и силу принимает.

Это ради удобства история переместилась ближе к морю, чтобы не через всю страну отроковицу везти в древесный город Эрк-Тамир, в каменный и портовый Дивэйн.

И не влюблялся в неё вовсе младшенький Лаа, Харден, увидев, как пляшет в середине круга. Сразу отвела ему очи - не то чтобы слишком непристойно ему было глазеть на малявку, никакого противного пола ей не было тогда нужно, да и потом...

Не потом - вот как раз тогда он уговорил девочку, улестил родню отправить даровитое создание к своей матери, учиться городским хитростям. Сам был по натуре и к тому же профессии знаток редкостей и древностей, иначе археолог и окультуренный антрополог.

Ладно - привёз в столицу. Ладно - устроил в доме, где всех комнат, поди, сама прислуга не знает. Так не нашел ничего умнее, чем предъявить деву своей грозной матушке, матерой вдове Диамис.

Сама Диамис по первости показалась Та-Циан донельзя похожей на старую, жутко умную обезьяну. Сидит на пуфике такая сутулая, широкоплечая, обхватив колени длинными руками, серая грива по спине стелется свободно, по бокам схвачена двумя заколками: верный знак того, что женщина хочет нравиться. Губы крашены коричневым, в тон глаз, ясные глаза из-под припухших век глядят со вполне молодым нахальством - будь осторожна, девочка.

– Вот нам и подарочек - дикая тварь из дикого леса, - промолвила вдова. - Сын, привёл - так теперь выйди, у нас разговоры пойдут бабские.

И чуть позже:

– Ты, похоже, знаешь, что красавица?

– Научена от людей, да не особо верю, - ответствовала юница.
– Вода бегуча, стекло мутно, а всем человекам от меня то одно, то другое потребно.

– Господи, что за говор - чисто древнего извода. И тип внешности таков же только до времени слишком мягок. Овал лица европеоидный, глаза поставлены широко, а уж какие дивные! Сизое небо в грозу, что в густую синь и лиловый пурпур отдаёт. Эпикант чуть припухлый, надбровные дуги с характерным изломом, лобный свод высокий, носовой хрящ как у ястреба, только что ноздри не узкие, но слегка округлены. Такого красивого и сложного черепа я не видывала ни в одном раскопе, что уж говорить про университетскую анатомичку. С мозгами внутри так же богато?