Осенние дали

Даже сейчас ничего не изменилось в лице Уразова, только усмешечка, появившаяся в глазах, стала острее.

— Вы шутите, товарищ лейтенант? Что тут выяснять? В чем дело? Вы на кого устраиваете облавы: на взломщиков, беспаспортников или у кого… полный порядок? Не полагается арестовывать без ордера. У нас Конституция есть. Я буду жаловаться в Москву.

— Жалуйтесь, это ваше право. А наше право выявлять, кто без прописки ночует не по своим квартирам. Вас, гражданин Куклин, мы не арестовываем, а временно задерживаем для выяснения личности. Закон нам разрешает на двадцать четыре часа. — Старший оперуполномоченный повернулся к Люпаеву. — От домкома к нам поступили сведения, что у вас незаконно проживает один гражданин. Вот понятая может подтвердить.

Женщина в шубке с кроличьим воротником, в валенках кивнула утвердительно:

— Говорили, верно! Ночует, мол, мужчина. Этот ли, другой, сказать не могу. Высокий из себя, здоровый. Знакомец из Болдова. Раньше ходил без пальто, после приоделся. А в точности сказать не могу, сама не видала.

Все это время сосед-техник Данилыч, стоявший в передней за понятой, с недоумением прислушивался к разговору. Был он в женином халате, наброшенном поверх ночной майки, с припухшим от недавней выпивки и сна лицом, растрепавшимися волосами на лысеющей голове. Раза два Данилыч пытался что-то сказать, но его никто не слушал.

— Я для пояснения, товарищ лейтенант… два слова пояснения, — улучив момент, влез он в разговор. — Выяснять этого ночующего гражданина нужды нету. Я его основательно знаю, он по осени больше недели жил у нас… У Артема Филатыча. Все тут знаем. Не Куклин он, а по-правильному, как записан в паспорте, Николаев. Николаев Василь Иваныч. Вы почему… как ее… Алзамай-станцию назвали? Сибирь… назвали, Василь Иваныч? Он из Болдова, товарищ опер… опер… все тут знают. На работу просился к нам в завод… Только сказал: не сразу могу поступить, после Нового года.

Видимо, Данилычу хотелось взять под защиту Уразова, внести ясность в положение. Кончил он, однако, тем, что недоуменно заморгал-заморгал и умолк. Юртайкин видел, что хмель еще крепко бродит в голове техника, и согласно кивнул ему: мол, ваше сообщение принял к сведению.

— Николаев из Болдова? Отметим. Вас, когда потребуется, вызовем для дачи свидетельских показаний.

— Выпивши он сильно, — негромко, чтобы не слышал техник, сказал Уразов. — Сидели мы тут. Шутили разное.

Он все еще лежал на диване, но уже смотрел зорко. Раскаивался ли Артем в том, что сделал? Жалел Уразова? И не раскаивался и не жалел, но совершенно не сочувствовал и оперуполномоченным уголовного розыска. Этот «привод» в управление слишком живо вызвал в памяти то, что было с ним самим девять лет назад. Состояние, охватившее его, легче всего было охарактеризовать так: он не был «за», но и не был «против». Если бы милиционеры вдруг заротозейничали и дали Уразову возможность скрыться, Артем едва ли пожалел бы об этом. Долг свой он выполнил, сообщил в розыск, а сумеют ли они взять преступника — их дело.

Сам он уже стоял одетый, готовый к выходу. Исподтишка остро следил за Уразовым: не заподозрил? Не раскусил, что и он, Артем, тут замешан? Вопрос этот занимал его больше всего.

Одеваться Уразов по-прежнему не торопился: наверно, взвешивал обстановку, искал лучший выход. Артему он сейчас напоминал насторожившегося зверя, который внутренне собрался к прыжку. К какому? В какую сторону?

— Собирайтесь, — повелительно сказал Уразову лейтенант. — Не задерживайте.

Юртайкин взял со стула его брюки, протягивая, ощупал карманы. Уразов немедленно поднялся с дивана, почти вырвал брюки, стал натягивать. Особенно долго он возился с правым сапогом, раза два поправлял портянку, суя руку в голенище. Молоденький толстощекий сержант милиции поторопил:

— Вы б побыстрее.

— А куда мне спешить? — вдруг грубо, насмешливо сказал Уразов. — Чай, не к теще на блины.

Крупное располневшее лицо его закаменело, глаза холодно сузились, движения могучего, жилистого тела сделались осторожными. Очевидно, Уразов понял, что запутался. Однако самообладание только на минуту оставило его. Он вновь постарался взять себя в руки, весело, беспечно бросил старшему оперуполномоченному:

— Готов, товарищ лейтенант. Могу сопровождать вас хоть на край света.

И первый направился к выходу.

— Обождите, Куклин, — сухо остановил его Юртайкин. — Дайте сперва сержанту пройти.

— Дорогу старшим, — тут же нашелся Уразов, видимо неприятно пораженный тем, что его ведут уже под охраной.

Все еще не теряя присутствия духа, он на лестнице с наигранной шутливостью сказал Артему:

— Башка трещит. Придется, как вернемся, раньше времени опохмелиться. Где бы поллитровочку достать?

Глухая зимняя ночь стояла над городом. На северо-востоке белесая туча, поднимаясь снизу, как длинная снежная гора, начала закрывать небо. Дул ветер, неся сухую, колючую поземку. В окнах поселковых домов почти не виднелось огней, лишь светили редкие уличные фонари. Через дорогу на столбе, погромыхивая, раскачивалась полусорванная автобусная вывеска, и густая тень ее словно утюжила сугроб.

Против подъезда на дороге чернел милицейский автомобиль с высоким крытым кузовом. Когда сходили с крыльца, Уразов оказался зажатым посреди двух оперуполномоченных: сержанта и Юртайкина. Он продолжал зубоскалить с ними, а сам привычно огляделся. Вокруг ни души. Дворы большинства поселковых домов стояли неогороженные, открывая сарайчики, погреба; пробитая тропинка вела в темень к оврагу. Сделав шагов семь по снегу, Уразов резко дал подножку лейтенанту, со страшной силой толкнул в грудь: Юртайкин упал. Молоденький сержант цепко схватил Уразова обеими руками, испуганно крикнул:

— Стой!.. Стой!..

Стряхнув его одним движением плеч, Уразов молниеносно пустил в ход свои огромные кулаки: сержант не удержался на ногах. Третьего оперуполномоченного Уразов встретил пригнувшись: в руке у него блеснул нож, выхваченный из-за голенища, и налетевший работник милиции со стоном опустился в сугроб.

Надо же так! Случилось именно то, о чем Артему подумалось в доме. Лишь с той разницей, что милиция не ротозейничала и все произошло совсем по-другому. Нельзя сказать, чтобы Артем не ожидал от Уразова решительных действий: он слишком хорошо знал его. Просто Артем при этом аресте надеялся остаться в стороне, не участвовать в следствии.

Путь Уразову был открыт — на зады к оврагу; за оврагом угадывался лес. Правда, с подножки машины торопливо спрыгнул шофер-милиционер, из снега подымался лейтенант, шаря у пояса кобуру нагана, — оба находились далеко. Уразов бросился к оврагу. Бежать ему предстояло мимо Артема. Тому стоило сделать лишь один шаг вперед, чтобы подставить ногу.

И он его сделал. В нем заговорило что-то более сильное, чем все рассуждения о неприязни к милиции.

— Ты? — падая, закричал беглый заключенный. — Ты?..

Он тут же вскочил, замахнулся ножом. Артем схватил его за руку, стиснул, и оба покатились в сугроб. Неизвестно, чем бы кончилась эта борьба; подбежавшие Юртайкин, сержант, шофер навалились на Уразова, скрутили руки. Шапка его слетела, чуб развевался, он был весь в снегу, тяжело дышал. Встав на ноги, он горящими глазами впился в Артема, выдавил сквозь зубы:

— Выходит, это ты, гад, меня продал?

— Когда продают, деньги получают. А ты думал, опять меня в шайку втянешь? Я не стул, чтобы с места на место переставлять. В колонии давил и тут захотел? Па-ра-зит! «Законник»!