Осенние дали

— Мать, полотенце.

Авдотья Васильевна уже стояла над ним с полотенцем. Если она запаздывала, он говорил:

— Что, иль провалилась, ешь те с маслом?

Достав из комода роговой гребешок, Андрей Лукьяныч расчесал пышные красноватые усы и пошел к столу, за которым уже сидел кот, с притворным равнодушием поглядывая на дымящиеся щи.

Капитон залез на свое место у окна. Однако нынче, как и частенько раньше, его остановил суровый голос отца:

— А руки?

И мальчик сконфуженно повернул к умывальнику.

Съев первую тарелку щей, Андрей Лукьяныч, как всегда, отпустил ремень на одну дырочку, спросил:

— Ну, Халва! Как?

Сына он звал по уличной кличке. Капитон, только и ждавший этого вопроса, радостно выпалил:

— Зачислили.

— А, — одобрительно сказал отец, намазывая на хлеб горчицу.

— Вот прихожу я, — затараторил Капитон, размахивая ложкой. — А там уже все двери покрасили новой краской. Со мной вместе еще один, он тоже поступает, его Васька Губин звать. Вот зашли мы в канцелярию, а там сидит та, помнишь, пап, я тебе говорил, в красной кофточке, что заявление от меня принимала? Вот я у ней спрашиваю: «Можно узнать?» А она: «Там в колидоре список вывесили». Потом… да ты слышь, папа? Потом улыбнулась и сделала рукой вот так, глянь. «Как, говорит, фамилие?» Это ко мне. Я говорю: «Дудышкин Капитон Андреич». И Васька сказал о себе. Она глянула в книжку — такие списки у ней лежат на столе, — снова улыбается. «Ну, говорит, теперь вы обое ученики ремесленного училища».

Капитон улыбнулся во весь рот и щелкнул Пижона по носу; кот недовольно чихнул.

— Слава богу, сынок, — сказала Авдотья Васильевна, ставя на стол компот в деревянной плошке. — Теперь ты у дела. А то в этих осьмилетках и-и-и: чему там путному обучат-то? В ремесленном же тебе и обмундирование дадут, и жалованье. Лукьяныч-то в твои годы уже зарабатывал.

— Не в этом дело, мать, — перебил Андрей Лукьяныч, обсасывая усы. — Вся оптическая соль тут… теория без практики — замок без ключа. Поняла? А Капитон наш проработает годика четыре и, если схочет, дальше пойдет учиться. Уж инженер зато из него получится высокой закалки.

Капитон радостно вставил:

— Нам, пап, в ремесленном дадут пояса с бляхами.

После обеда Андрей Лукьяныч прилег на часок отдохнуть. Пижон, мяукая, стал бегать за хозяйкой, ожидая, когда она даст ему есть, а Капитон надел рыжую курточку, из которой уже вырос, и сказал, что идет к ребятам на улицу.

Ветер нес редкие снежинки. Под горой, затянутые лиловыми сумерками, блестели огни города. Фальшиво напевая, Капитон пошел вдоль крашенных в зеленый цвет палисадников. Возле стандартного дома, крытого черепицей, стоял сын конторщика Колька Баритонов, голенастый подросток, похожий на длинноногого цыпленка. Мальчики стали пересвистываться и сошлись.

— Меня в ремесленное приняли, — похвастался Капитон.

— Треплешься?

— Даю честное пионерское! Я уж с папанькой договорился, он сказал: «Ладно». «Как получу, говорю, первую получку, наемся халвы и напьюсь». «Чего?» — это он мне. Я: «Ситра». Вот смеялись обое. Он говорит: «Сперва заработай».

Подошли еще трое ребят, все забрались на стройку — дом без крыши в конце поселка — и стали толковать о ремесленном училище. Потом разговор, как всегда, свернул на последний футбольный матч, на цирковых борцов и силачей городской окраины.

II

Накануне открытия ремесленного училища — зимой 1940 года — Капитон собрался спать еще засветло. Он проверил будильник и положил его циферблатом вниз, поближе к сундуку, на котором ему стелили тюфячок. Когда будильник ставили на ножки, он замолкал, как лентяй, который недоволен тем, что его подняли.

И все же Капитон проспал. В комнате говорило радио, когда мальчика разбудили; отец уже собирался на завод и брился безопаской, стоя перед зеркальцем; мать поджаривала картошку на сале. Не попадая ногой в шерстяной чулок, Капитон запрыгал на другой по всей комнате, отыскивая ботинки, которые сам же поставил на комод.

— Поспеешь, — успокаивала его мать.

Завтракать Капитон отказался, заявив:

— Я вчера наелся.

Вышли из дому. Высоко блестел рог месяца, небо на востоке редело, снег казался совершенно голубым, словно его выкрасили, и четко скрипел под ногами. В носу пощипывало от морозца. Кирпичные дома уличного порядка стояли темные и чем-то напоминали дремлющих слонов: огоньки в окнах походили на открытые глаза, светлый дымок из труб подымался, словно из хобота. Вкусно пахло снегом, воздух пробирался за воротник шинели, обшитый синим кантом, хотелось зевнуть, но Капитон боялся, что отец засмеется или обзовет бабой.

Из предрассветной мглы навстречу им неслись протяжные заводские гудки: казалось, шла перекличка городских петухов. Проходя мимо дома Баритоновых, Капитон подумал, что вот, Колька еще спит в обнимку с подушкой, а он уже вышагивает с отцом, как взрослый, на работу. Это наполнило его такой гордостью, что он надулся, загляделся на окно товарища и полетел с деревянных мостков в снег.

— Подвинься, сынок, и я ляжу, — сказал Андрей Лукьяныч и засмеялся.

Мальчик покраснел, смущенно стал отряхиваться.

— Гляди, Халва, — важно продолжал Андрей Лукьяныч, — и в ремесле так не подкачай, не упади, словом. Сейчас ты вроде как входишь в биографию своей жизни. Работа, она человека красит. Все, чем земля красна, — руки сделали. Это раньше господа делили: черная работа и белая. А у нас понимают, что, какую бы ты ни занимал профессию, раз совесть помнишь, тебе ото всех будет уважение. У нас, малый, и ордена и звание депутатское — все работа дает. Старайся, не вводи меня в позор, а то скажут люди: «У Андрея Лукьяныча-то сынок: не в ветку, а в сучок пошел». И помни: сейчас ты только руки, а мастер — голова. Вон Гитлер с Польшей войну затеял, гляди, и нас в спину ударит — тогда мы, взрослые, за оружие, а к станкам — вы, молодежь.

Впереди на снегу зачернелась водопроводная колонка, возле которой останавливались автобусы. Дудышкины заняли очередь.

Отец сошел, как только въехали в город.

Капитон с замирающим сердцем взбежал на крыльцо ремесленного. В большом, пропахшем олифой коридоре было очень шумно. У окна особняком стояли девочки — предмет показного пренебрежения ребят и тайного их внимания. Капитон постарался не подать виду, что слегка растерялся.

— О, здоров! — услышал он за собой голос и повернулся.

Перед ним стоял стриженый курносый мальчик в серой форменной рубахе с широким стоячим воротником и, улыбаясь, выжидательно смотрел на него.

— А! Это ты?

Капитон обрадованно протянул руку, и они поздоровались. Курносый мальчик был тот самый Васька Губин, с которым он заходил в канцелярию узнавать о приеме в ремесленное училище. Оба помолчали, глядя друг на друга, не зная, куда девать руки. Капитон сунул их в карманы штанов и спросил:

— Ты на кого?

— Я? На слесаря. А ты?