Осенние дали

— Во-от почему ты таким стал, — проговорил Зубарев, когда Артем замолчал. — Во-от! Скрытный ты, никому ничего… Да-а. Что ж решил делать?

— Если Зил сунется еще раз, дам от ворот поворот. Навсегда. А там будь что будет.

Зубарев завел будильник, поставил на лакированную тумбочку возле кровати: завтра на завод в первую смену.

— И это все?

В его вопросе был не только живейший интерес к судьбе «подопечного», к тому, что с ним произошло за минувший месяц, но также какая-то требовательность, ожидание еще чего-то. Возбужденный своим рассказом, Люпаев ответил другу недоуменным движением бровей:

— Думаешь, дрогну?

— В тебе-то я уверен. Но как быть… вообще? Ты от Зила отделаешься, а люди? По-прежнему будет грабить… а может, и убивать?

Люпаев поставил на стол стакан со спитым чаем, всем туловищем откинулся на диване, уперся руками в тугие, подавшиеся пружины. Видно было, что об этом он никогда не думал, и мысль поразила его.

— В голову не приходило? Во-от. Хочешь еще чаю?

Артем молчал, хмуро и пристально глядя в какую-то одному ему видимую точку.

— Пока был лишь своей судьбой занят, — говорил Зубарев, особенно заботливо наливая Артему из чайника янтарную заварку в стакан и пододвигая розетку с крыжовенным вареньем. — Верно? О людях думать надо. Ведь Зил и его дружок — удавы для всего Суринска. Для любого из жителей… и в первую очередь для тебя. Зил, его дружок — двуногие удавы. Разве не из-за таких, как они, после колонии и ты мучился, когда на работу не брали?

Снова в самую точку попал Владимир! Именно подобные гады клали черное пятно на тех, кто потом хотел честным трудом искупить вину. Снова Артема охватило чувство личной обиды, ненависти к Зилу, к его дружку-моргуну.

— Тебе, Артем, надо сделать еще один шаг вперед: выполнить гражданский долг. Порвал ты с уголовной компанией, к народу вернулся, а держишься будто… чужак. Забыл наш советский обычай? Плечом к плечу, рука за руку, и не пускать в свой круг вредный элемент… шпион ли он, грабитель — все равно. Варишься в заводском котле? Будь достойным его. Рабочие наши тебя приняли, я знаю. На что мастер Потапыч — барбос, а и тот недавно говорил: «Люпаев? Кошелек ему доверить могу». Каково?

И, видя, что Артем по-прежнему молчит, Зубарев продолжал уже настойчиво:

— Помнишь недавний Указ Верховного Совета об амнистии? Требовательность и великодушие — вот его основа.

Это Артем знал по себе. В колонии за отличное поведение, старательность в работе он сам вместо восьми лет просидел всего четыре с половиной года.

— Я, брат, хорошо помню этот Указ, — говорил дальше Зубарев. — По радио слышал, а потом специально прочитал в газете. О тебе думал. Ведь освободили всех заключенных, впервые севших на скамью подсудимых и приговоренных на срок до трех лет. Всех женщин с маленькими детьми, несовершеннолетних подростков, стариков. Здорово? Зато, с другой стороны, убийцам, насильникам, крупным растратчикам и всем закоренелым рецидивистам — никаких льгот. Упорно ведете паразитический образ жизни? Ладно. Тогда вас заставят работать в заключении. Что скажешь?

А что тут скажешь? Придраться не к чему. Таких, каким был раньше он, Артем, жалеют. А тех, кто затягивал его в темные дела, вроде Зила, не щадят. Люпаев внезапно перестал думать о себе. Не первый год знал он Зубарева и всегда удивлялся его серьезному, заинтересованному отношению к каждому вопросу. Владимир непременно узнает все подробности дела, о каком идет речь, взвесит их, а потом скажет не то, что приятно или выгодно слушающему, а то, что считает справедливым.

Давно еще Артем спросил его: «Ты ведь, Володя, в школе учился. Пятерки получал. Всегда думал, что из тебя агроном выйдет или зоотехник… бабочек собирал. А ты токарь». Зубарев ему тогда объяснил, что действительно после десятилетки собирался в институт, да в последний год войны убили отца на фронте. У матери их осталось трое, он самый старший. Пенсия небольшая, а чем сестренок кормить? Владимир и пошел на завод. Потом начались тяжелые годы восстановления, там женитьба. Жена уже была студенткой первого курса университета, изучала английский язык, и он отложил свою мечту, употребил все усилия, чтобы помочь ей закончить. И вот она теперь преподавательница, можно подумать о себе. Но сын Мишка растет, новая забота. Все-таки Зубарев не бросил надежды поступить в институт, теперь уже в технологический и на заочное. «Отяжелел, правда, малость, — говорил он. — Подзабыл многое. Но попробую».

Так, ничего не ответив хозяину, не притронувшись к остывшему чаю, Артем вдруг поднялся с дивана, сбросил у вешалки хозяйские шлепанцы, зашнуровал свои туфли.

— Пошел я.

Резкие перемены настроения у него были не редкостью, и друзья свыклись с ними.

— Обдумай все, — дал ему свой излюбленный совет Зубарев. — Обдумай. Уважение, брат, с неба в руку не падает, это не дождевая капля. Заслужить надо.

— Знаю.

Последнее слово Артем сказал уже в дверях, поправляя шапку на голове.

Вдоль улицы дул холодный пронизывающий ветер, срывая с лип, кленов редкие почерневшие листья. Темное, тучевое небо придавило крыши домов; не поймешь, то ли снег собирался, то ли дождь. Артем быстро шел вверх по тротуару к своему поселку. Задал ему Владимир задачу! Вишь чего от него ждут! Значит, людям мало того, что он стал честным человеком. Честных хватает и среди обывателей. А где их активность? Вот в чем гвоздь. «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» — вспомнилась вдруг стихотворная строчка, заученная еще в школе.

Правой рукой он крепко сжимал в кармане тяжелый болт.

VII

После работы Артем побрился, надел новое пальто из черного грубошерстного драпа и пошел в центр города. Рано стемнело, на улицах слабым накалом горели фонари. Перед двухэтажным зданием Управления милиции, с вечно стоявшими у подъезда мотоциклами, автомобилями, опоясанными красной полосой, Артем беспокойно, исподтишка огляделся: никого из знакомых? — и вошел. В тускло освещенной передней с каменным полом нерешительно замялся.

— Вы, гражданин, по какому делу? — привел его в себя голос дежурного сержанта.

— Я… мне к начальнику уголовного.

— Нету его.

— У себя, — сказал спускавшийся по деревянной лестнице пожилой капитан в форменном пальто. — Уже вернулся из больницы.

— У себя? — переспросил дежурный сержант. — Тогда, гражданин, позвоните, может, примет. — Он тут же спросил у капитана: — Ну, как его женка? Камни в печени или… — Дежурный снизил голос, точно боялся громко назвать болезнь, о которой спрашивал.

Что ему ответил остановившийся капитан, Артем не расслышал: он набирал номер телефона. Только донеслись еще две короткие фразы: «Трудно Федотову», «Меньшой-то хроменький».

Выправив пропуск, Артем по застланной рыжей, стертой дорожкой лестнице поднялся на второй этаж, постучал.

Майор Федотов не заставил ждать перед дверью кабинета. Когда Артем вошел, он сидел за письменным столом и что-то писал. Редкие волосы его растрепались, падали на морщинистый лоб, но свежий воротничок, подшитый к форменному синему кителю, по-прежнему сиял белизною, как бы освещая жилистую шею, подбородок. Он кивнул Люпаеву на стул, долго еще строчил шариковой ручкой и, лишь когда отложил ее, спросил:

— Рассказывай, как живешь. На работе все в порядке?

Значит, узнал.

— Полный порядок, товарищ начальник.

— А дома? Дочка у тебя, кажется, растет?

«До сих пор под надзором держат», — подумал Артем и утвердительно кивнул.

— Освоился, значит, Люпаев? Ничего не мешает? Отлично… Да, ведь ты что-то хотел мне сказать? Слушаю.

От волнения Артем закашлялся, лицо его побагровело: он не знал, с чего начать. Майор Федотов пришел к нему на помощь.

— Не о знакомом ли из Болдова хотел сообщить? Что-то больно долго он у тебя загостился… без прописки. Что это за человек? Куда исчез?