Осенние сказки

Дождливой и ветреной ноябрьской ночью ему приснился сон. Худенькая юная девушка с венком из луговых ромашек подошла к нему и села на край кровати. Прохладная ладонь легла на его лоб, и Клаус закрыл глаза – так когда-то делала мама.

– Отпусти меня, - негромко сказал девушка и без улыбки посмотрела на Клауса.

– Как… - растерялся он.

– Я не могу быть только с тобой. Я принадлежу всем – и никому. Не обматывай меня тряпками и не прячь на чердак. Пожалуйста… - тихо попросила она.

– Кто ты? – спросил Клаус тихо.

– Твое творение, - засмеялась она. – Ты меня просто придумал…

– Нет, - хрипло сказал Клаус.

– Нет, - согласилась девушка. – Теперь я не только твоя… Так ты меня отпустишь?

– Нет… Я не смогу без тебя.

– А я не смогу без свободы, – печально сказала она. – Разве ты не заметил, что на твоей картине поблекли краски? Еще немного, и от меня останется бледная тень… воспоминание.

Клаус молчал…

Девушка погладила его по голове и вздохнула.

– Как тебя зовут? – спросил Клаус.

– Никак, - снова засмеялась она. – Меня зовут Анна… я - твоя жена, когда она была молода. Меня зовут Вероника, я – твоя дочь на первом свидании. Меня зовут Венера и недавно выставили в Лувре. А когда-то меня звали Мария, и Тот, кого вы почитаете, был моим сыном.

Клаус кивнул, словно получил ответы на все свои вопросы.

– Так что ты скажешь мне? – помолчав, спросила девушка. – Ты отпустишь меня к людям? Здесь, на чердаке, меня просто сгрызут мыши.

– Что я должен сделать? – спросил Клаус.

– Ничего. Просто скажи мне: «Иди», - и я уйду.

Клаус молчал.

– Я ведь буду приходить к тебе, - утешила она его и поцеловала в лоб, как маленького ребенка.

– Иди, - вымолвил Клаус и закашлялся, снова закрыв глаза. А когда открыл их снова, девушки в комнате уже не было.

Наутро он встал с больной головой. Отказался от завтрака, мучительно пытаясь припомнить, что же такое снилось ему в эту ночь. А потом вспомнил, усмехнулся и, воровато озираясь, полез на чердак. Жена ушла на рынок за продуктами, в доме никого не было, кроме серого старого кота. Клаус поднялся на чердак, взял из угла картину, размотал тряпки. И отшатнулся.

Летняя, залитая солнцем поляна никуда не делась. На месте были и солнечные лучи, и деревья. А девушки не было. Только рассыпанные цветы и недоплетенный венок валялись на примятой траве.

Клаус схватился рукой за ворот рубашки и застонал. Кровь прилила к вискам, в глазах потемнело. Клаус высадил чердачное окошко и подставил лицо промозглому ветру.

Пришедшая с рынка жена нашла его на лестнице и кинулась за лекарем.

Вечером ветер стих, в воздухе закружились первые мягкие снежинки. А когда снег покрыл тонким слоем мокрую землю, Клаус ненадолго пришел в сознание. Посмотрел на плачущую жену, погладил ее руки и отвернулся.

Ночью старый аптекарь умер.

13-14.02.2007.

Сказка про счастье

Магда Левец твердо знала, что она будет счастливой. Знала, когда умер отец, и рыдающая мать каталась, билась головой об пол. Знала, когда пришел в их деревню тиф, и люди умирали один за другим, и в их избе тоже тихо угасли трое. Знала, когда выходила замуж не по любви, а потому что нужно было – нужно поднять братишек-погодков и не бросить больную мать. Жизнь катилась ни шатко, ни валко, и завтра снова сменяло вчера, а счастья все не было. Но оно будет, оно обязательно будет. Просто не может не быть, иначе для чего же тогда жить на свете?

Муж не обижал ее, и жили они ладно, вот только детей все не было. Уже десятый год пошел к излету, а пусто в избе, и детские голоса звенят по соседству, да не у них. Всех деревенских бабок обошла Магда – попусту, и ждала, ждала свое счастье. А оно приходить не торопилось.

Потом началась война, и Магда ждать перестала .

После наезда вербовщиков их деревня опустела. Вроде и немного было мужиков – а смолкли голоса, даже соседские дети не гомонили теперь на улицах: мальчишки сменили отцов на полях, девочки остались за матерей в избах. Все первое военное, знойное лето Магда видела во сне мужа – каждую ночь. Она верила, что он вернется, - и тогда… о, тогда к ним придет еесчастье, и все обязательно будет хорошо.

Год выдался неурожайный. Зерна намолотили мало, и даже фуражирам действующей армии, наезжавшим в их деревню, приходилось отправляться восвояси. Бабы выли: чем кормить детей, а Магда усмехалась сухими губами. Вот оно, ее счастье, - не видеть голодные детские глаза. Кто бы сказал, что удачей обернется горе…

Сухая, ледяная осень катилась к исходу, когда появились о ни– грубые люди в чужих мундирах, с непонятной речью. Магде повезло – она ушла с утра в лес за хворостом, и потому только издалека видела, как горели соломенные крыши, слышала отчаянные крики женщин. Забилась в ямку меж вывороченных корней старого дуба, боясь шевельнуться, чтобы не заметили, не выволокли из ее ненадежного убежища. И молилась про себя, сама не зная кому, и звала мать, боясь закричать и заплакать в голос.

Уже рассвело, когда голод выгнал ее наружу. В деревню Магда не пошла. Не оглядываясь, боясь даже краем глаза увидеть почерневшие печные трубы, ковыляла она по усыпанной хвоей лесной тропе, и холодный ветер срывал с нее рваный платок и косматил серые пряди.

Еще через двое суток она услышала впереди голоса. Остановилась и бросилась за ближайшее дерево, а потом осторожно выглянула. Речь – родная, и мундиры – свои, темно-серые, и стук копыт, и звонкая солдатская ругань. В горле застрял ком. Крикнув, выскочила Магда на дорогу и без сил опустилась в схваченную первым инеем грязь.

Несмазанная телега скрипела на ходу всеми четырьмя колесами, но скрип этот казался Магде прекрасной музыкой. В нехитрых заботах, мокрой слякоти и суете солдатских будней тянулась зима. Магда стирала серое солдатское белье и штопала рваные рубахи; помогала полковому повару Кларенсу варить обеды в огромном котле; будила солдат в караул и ни о чем не думала. Не думать было проще. Ее, совсем еще не старую, мальчишки-рекруты уважительно звали мамашей, хотя седина была совсем незаметной в упрятанных под платок волосах. Она жила днем нынешним и не вспоминала день вчерашний. А о том, что будет завтра, старалась не думать. Счастье ее потерялось где-то в мокрой, разоренной войной стране.

Они были разные – те, с кем делила она тяготы походной жизни. Старый, добрый Кларенс острым приправлял как обеды, так и рассказы свои о маленьком домике на востоке, где жила его любимая, обожаемая жена. Тощенький, нескладный балагур Янус на диво хорошо умел петь; послушать его приходили вечерами солдаты из других полков. Мрачный, нелюдимый Штольц не расставался с лекарской сумкой и очень гордился своей нужностью и незаменимостью.

А еще был у них молоденький, вихрастый Раймон – молчаливый, ничего толком не умеющий, но до чертиков упрямый первогодок. Он то и дело чему-нибудь учился – наматывать портянки, чистить ружье, ходить в ногу, колоть штыком соломенное чучело, не обращать внимания на добродушные насмешки. Магде было его жаль. Она старалась припрятать для парня куски получше; поила его от кашля отваром трав; а мальчишка буркал в ответ что-то нечленораздельное и отворачивался, пряча в ворот шинели заливающееся краской лицо. Магда сначала обижалась, но заботиться о парне не перестала. Рядом с ним она чувствовала себя спокойной и какой-то очень усталой и мудрой; при взгляде на острое это лицо вспоминала она невзначай, что где-то затерялось ее счастье. Иногда ей хотелось погладить его по светлым, чуть вьющимся волосам – наверное, на ощупь они были очень мягкими.