Ошибка канцлера

– Простите мою смелость, милорд, но в газетных отчетах была заметка о возведении в чин камер-юнкера Ивана Шувалова.

– Да, вы правы, мы давно уже с напряженным вниманием следим за этим таинственным человеком.

– Но позвольте, подобное сообщение само по себе ровным счетом ни о чем не говорило. Чин слишком незначителен, и мало ли особ постоянно получает гораздо более высокие придворные чины!

– Вы полагаете, Гарвей, Ивану Шувалову будет трудно опередить всех их в продвижении по лестнице славы, если только его счастье окажется длительным?

– Конечно нет. Но как мог Алексей Разумовский так покорно и без сопротивления выполнить волю императрицы: русский двор заполонен его родственниками.

– И тем не менее. Для того чтобы удержаться на подобном месте или попытаться хотя бы бороться за него, надо иметь партию, а своей партии Алексей Разумовский никогда не имел.

– Он проиграл, когда императрица не захотела венчаться с ним.

– Мы не имеем достаточно точных сведений, собиралась ли она после вступления на престол венчаться с фаворитом или была обвенчана с ним раньше. Сегодня это не имеет значения. Морганатический брак не послужил бы препятствием для монаршьего брака. Меня занимает иной вопрос – не посоветовал ли кто-то императрице воздержаться от опрометчивого шага, будь то венчание или признание ранее заключенного брака. Во всяком случае, Елизавета должна быть признательна подобному советчику.

– Но так или иначе, покои Разумовского уже занял Иван Шувалов.

– Каковы его отношения с канцлером?

– Резидент уверяет, что они сложились задолго до фавора Шувалова и носили дружеский характер.

– Ах да, припоминаю, та история с письмом старшего брата канцлера. Значит, за прошедшие годы перемен не произошло?

– Разве в сторону подчеркнутой почтительности и предупредительности канцлера. В Петербурге ходят слухи, что Бестужев поддержал Елизавету в ее желании расстаться со старым фаворитом, если не посоветовал остановить свой выбор именно на Шувалове.

– А позиция наследника?

– Наследник ненавидит канцлера из-за его антипатии к Пруссии, но отношения с Шуваловым у него пока вполне дружественные.

– Великий князь совершенно неспособен к дипломатии.

– Он и не делает никаких шагов к установлению добрых отношений с Шуваловым. Это фаворит своей неизменной почтительностью сумел вызвать его расположение. Как ни странно, Шувалов очаровал даже маленького великого князя Павла Петровича, который с ним считается больше, чем с собственными родителями, и находится в деятельной переписке.

– Вы хотите сказать, мудрый шаг императрицы, удовлетворивший сразу всю семью.

– Нет, милорд, мы забыли о великой княгине.

– Но какое ей дело до Шувалова, а главное – ее собственное положение слишком шатко, чтобы конфликтовать с фаворитом.

– Екатерина не конфликтует, она просто не любит Шувалова и не старается особенно тщательно это скрывать.

– Здесь возможен иной ключ решения загадки. Великая княгиня, как указывает наш резидент, стала последнее время обращать внимание на отношение к ней придворных кавалеров, достаточно откровенно флиртовать, и сдержанность Шувалова не может ее не раздражать.

– Не исключено, тем более что эти двое выделяются среди всего двора своей образованностью, литературными и учеными интересами. Великая княгиня единственная, кто может в полной мере оценить эрудицию и увлеченность науками фаворита. Для самой императрицы эти качества не имеют никакого значения.

– Не будьте столь категоричны, Гарвей, в оценке отношения императрицы к ее новому избраннику. Он представляет полную противоположность Разумовскому, и не в этом ли причина его возвышения. Елизавета может не интересоваться науками, но ей вполне может импонировать характер увлечений любимца, как всякая новинка.

Согласие императрицы с зодчим и в самом деле продлилось недолго. Сначала согласившаяся на услуги Растрелли только потому, что ему было известно искусство строительства театров, Елизавета Петровна скоро входит во вкус растреллиевского стиля. Через несколько лет она не мыслит себе иных дворцов, чем те, которые предлагает он, и, не думая о самолюбии Петра Трезина, поручает Растрелли внутреннюю отделку даже трезиниевского Преображенского собора. Пусть будет доволен недавний любимец, что само здание заканчивается по его проекту. У Трезина нет возможности протестовать, Растрелли же достаточно бесцеремонно подчеркивает свое первенствующее положение, то, что он, и только он, является законодателем архитектурной моды в России.

Первый раз со всей остротой возникающий конфликт дает о себе знать в вопросе о соборном иконостасе. Сдержанный по формам трезиниевский проект безаппелляционно отвергается. Насколько справедливо относительно архитектурных достоинств было подобное решение, судить трудно. Многие современники не могли с ним согласиться: „А чтож в письме пишете, что фасад, учиненный Трезиным и присланный в письме Вилима Вилимовича Фермора, гораздо лучше подписанного Растреллилею и образов более, однако оный тогда как ко апробации был подан, отрешен, а опробован подписанный Растреллилею...“

Создание иконостаса было вообще связано с большими трудностями. Необходимым числом умелых резчиков Петербург не располагал. Первоначально даже делалась попытка привлечь к работам обладавших соответствующими навыками солдат. Но в сентябре 1749 года на происходивших в Москве торгах заказ на иконостас по рисунку Растрелли получили столяры Кобылинские за сумму в две тысячи восемьсот рублей. Смотрителем над ними был назначен А. И. Евлашев. К 1754 году все работы в Преображенском солдатском соборе были закончены. Иконостас поставлен. В первых числах августа состоялось освящение церкви в присутствии самой Елизаветы Петровны.

Но ведь к 1754 году относит окончание Климента и автор „Сказания“ с той только разницей, что работы по внутреннему его убранству были заказчиком приостановлены. Вполне возможно, что постигшая Петра Трезина неудача побудила Бестужева-Рюмина воздержаться от ставших излишними трат. Так или иначе, одновременно задуманные соборы одновременно подошли к своему завершению.

Петербург Дом А. П. Бестужева-Рюмина А. П. Бестужев-Рюмин и Тихон

– Ваше сиятельство, ваше сиятельство Алексей Петрович!

– Чего орешь, Тишка, пожар, что ли?

– Хуже, батюшка Алексей Петрович, куда хуже: государыня императрица кончается!

– Как так? Толком, толком говори! От кого прознал?

– От Василия Чулкова – Петру Иванычу Шувалову сказывал, а камер-лакей Родион Иваныч на подслухе у дверей стоял. Все до словечка слышал.

– Чулков – это точно. Так приключилось-то что?

– Встала государыня из-за стола обеденного. Оченно весела сегодня была, говорить много изволила, смеялась до распуку, будто в былые годы. Придворные только дивовались – откуда веселье такое взялося. Графиня Мавра Егоровна даже спросить осмелилась: мол, радостно на вас, ваше величество, глядеть, не иначе известие какое доброе получили. А государыня опять в смех. Много, мол, ты, Мавра, в жизни моей понимаешь. У меня завсегда, говорит, так было – сейчас слезы, сейчас смех. Над Иваном Ивановичем шутить изволила про занятия его ученые: мол, окромя опытов своих, свету белого не видит, ему Ломоносов Михайла любой девки краше.