Ошибка творца

Серое кирпичное здание буквой П, крыльцо выкрашено почему-то грязно-желтой краской. На встречу с Машей он опоздал, застряв в очередной пробке почти на час, и теперь, получив СМС: «Жди меня, я в архиве, буду через 15 мин.», рассеянно курил, глядя на широкие окна роддома и размышляя, как себя чувствует среднестатистический отец семейства, когда там, за этими суровыми серыми стенами, рожает в муках его половина. «Нет», – он передернул плечами и выкинул сигарету в замызганную урну у входа. Он был не готов даже к отвлеченным мыслям на этот счет. Из здания между тем вышли, щебеча на ходу, две девицы, по виду медсестры, кинувшие на Андрея незаинтересованный взгляд, за ними – огромный мрачный мужик в черной мятой футболке. Мужик повернулся, чтобы придержать кому-то дверь, и только Андрей приятно удивился его галантности, как увидел, что дверь двухметровый боров держит перед его Машей в белом платье. Ну еще бы! А та, благодарно кивнув, уже увидела Андрея и широко улыбнулась. Так радостно, что тот сразу понял – она что-то накопала и торопится поделиться новостями.

– Ни одной из медкарточек я не нашла, Андрей, но это и не удивительно! – сказала она ему, когда, уже сидя в машине, они двигались по Кольцевой в сторону дачки. – Директор роддома и главный врач пришли сюда лет пять назад и ничего не знают, но мне повезло наткнуться на болтливую пенсионерку-регистраторшу, она-то и рассказала, что в начале 90-х роддом сдавал в аренду половину первого этажа какому-то научно-медицинскому кооперативу. Эти люди предлагали эмбриональную подсадку отчаявшимся забеременеть женщинам. В начале 90-х такие операции казались продолжением научно-фантастических фильмов, волшебством. Я показала фотографии Шварца и Калужкина – Андрей, регистраторша их узнала!

– Значит, – Андрей мельком глянул на Машин сосредоточенный профиль, – они проводили эксперименты над эмбрионами и, чтобы обеспечить себя «рабочим генетическим материалом», создали этот самый кооператив на основе роддома в Люберцах… Все жертвы и второй ребенок Шварца родились благодаря этой инновационной в то время методике. Но кому это интересно двадцать лет спустя? До такой степени, чтобы их убивать?

Маша вздохнула:

– Не знаю. Но думаю, есть один человек, который может нам помочь.

Маша

Человек, который мог им помочь, смотрел в окно. Он занял кабинет и должность Шварца, но новый пост никак не отразился на его облике: все тот же растянутый свитер, мятый воротничок рубашки, залысина. Нет, ничего директорского в облике Калужкина не появилось.

– Вы, Маша, в силу своей молодости не помните этого времени, – медленно начал он, когда та задала ему свой сакраментальный вопрос. – Наука разваливалась как карточный домик, наши натренированные талантливые мозги были никому не нужны. Зарплату – даже те копейки, которые нам полагались, задерживали по полгода. Востребованы были лавочники. Лавочники и бандиты. Но мы с Борей не умели торговать ширпотребом. И гордо носить кожаные куртки и спортивные костюмы марки «Адидас» с оттягивающими карман пистолетами тоже. А семья у Бори уже имелась, и ее надо было худо-бедно кормить. И мы сделали то, что делали тогда сотни ученых по всей стране – медиков, физиков, математиков: попытались использовать наши знания в каких-то смежных областях. Наверное, даже точно, исходя из того, чем это закончилось, мы поступили неправильно. Но нам банально нужно было что-то есть.

– И чем это закончилось? – тихо спросила Маша, и Калужкин наконец оторвал глаза от пейзажа за окном.

– Лебедев вам не рассказал? Это закончилось смертью одного из малышей. Поднялся страшный скандал. Нас обоих уволили из института. Конечно, много было и тех, кто просто завидовал нашему успеху и внезапно свалившимся деньгам. Но мы с Борей сами были в таком шоке от случившегося, что предпочли свернуть свою деятельность.

– Вы сбежали, – кивнула Маша.

– Да. Можно и так сказать, – с мягкой улыбкой качнул головой Калужкин. – Боря – в Штаты, куда его, ученого с уже мировым именем, давно звали. А я – в глухую провинцию.

– Евгений Антонович, – Маша вынула из папки на коленях и положила на стол новому директору листок, – кто эти двое? Последние инициалы в списке?

Калужкин на секунду склонился над бумагой.

– Понятия не имею, – поднял он на Машу близорукие глаза за стеклами с большими диоптриями.

– И вы также не в курсе, что за частный детектив приходил к профессору за месяц до смерти?

– Это, очевидно, личные Борины дела. Я не имел обыкновения ими интересоваться, – пожал плечами Калужкин.

– Да нет. – Маша аккуратно положила листок обратно в папку. – Не совсем. Первые инициалы принадлежат выросшим у вас в пробирке детям. Сказать, что это личные дела Бориса Леонидовича, было бы неправильно. Это ваши общие дела. Они родились с вашей помощью, и теперь все трое – убиты. Я не говорю, что вы как-то связаны с их смертью, но то, что этот листочек оказался в сейфе покойного Шварца, случайностью быть не может.

В дверь тихо постучали.

– Войдите. – Калужкин поднял глаза, и лицо его вдруг неуловимо изменилось, став мягче и – спокойнее.

В дверях стояла Бронислава с чашкой кофе.

– Здравствуйте, простите, что помешала, – произнесла она, едва взглянув на Машу, и, пройдя, поставила чашку горячего кофе на стол перед Калужкиным. Маша переводила взгляд с одного на другого. Броня едва заметно кивнула, будто выполнила одной ей знакомый ритуал. Калужкин в ответ улыбнулся, но спасибо не сказал, а лишь молча проводил ее глазами. «Странно, она не предложила мне кофе, – подумала Маша. – И еще – я, похоже, ошиблась. Что-то поменялось. И очень серьезно. Только вот – что?»

Впрочем, вряд ли ей расскажет об этом Калужкин. Маша попрощалась и уже направилась было к выходу… Но на пороге не выдержала, обернулась: ей было неприятно, что этот взрослый, умный и добрый человек так себя с ней ведет.

– Очень жаль, что вы не хотите сказать мне правды, – сказала она, держась за ручку двери. – Я уверена, что вы знаете о той давней истории много больше, чем говорите. Если все так, как я думаю, то в списке Шварца, среди неопознанных инициалов, фигурируют еще две будущие жертвы. И в этом случае ваше молчание сейчас, здесь, является преступлением.

Но Калужкин лишь молча смотрел на нее, и Маша не могла увидеть – слишком отсвечивали очки – выражения его глаз. И, сама себе кивнув, она вышла и тихо прикрыла за собой дверь.

Отрывок из зеленой тетради

Социальная инженерия – вот был наш «ответ Чемберлену», сиречь евгенике. Помните – «инженеры человеческих душ»? В отличие от евгеники, проросшей из теории видов и параллелящей выведение идеального человека с выведением лучшей породы скота, тут сравнением выступали машины. С человеком можно разобраться так же, как с неорганическим материалом, будь то станок или любой другой механизм. В 20-х годах в Стране Советов это было основной идеей – создание нового советского человека. На это работали книги для детей и юношества, кино («для нас важнейшим искусством…»), пламенные ораторы на митингах и даже – новая архитектурная мысль, с общими кухнями, красными уголками, библиотеками-читальнями. В некотором роде они преуспели – таких людей, как в 20-е, больше действительно «не делают». Но ошибочно думать, что мы были одиноки – социальная инженерия процветала во многих авторитарных режимах: в Китае эпохи «культурной революции», у «красных кхмеров» в Камбодже. Но особенно любопытно, как причудливо сплетаются меж собой евгеника и социнженерия в современном обществе. И где бы вы думали? В Сингапуре.

Надя

За последнее время она отлично усвоила манеру бессмысленно таращиться в телевизор. Что бы в нем ни мелькало и ни суетилось: романтическое кино, ток-шоу или новости. Звонок раздался около половины двенадцатого ночи, и Надя, вздрогнув, нащупала на одеяле мобильник. Номер, высвечивающийся на экране, был ей незнаком.

– Да? – Любопытно, кто может ей звонить в такое время?

– Вы – дочь Бориса Шварца? – спросил мужской голос.

«Журналист, – подумала она. – Из какого-нибудь желтого листка. Обнаглевшие стервятники». И хотела уже было повесить трубку, как…