Ошибка

–  Кто? Я?
– шутливо удивился Федор, ставя бутылку в корзинку со льдом и садясь на место.

–  Конечно ты!
– засмеялась Лиза.
– Ты-то сам когда к нам спустился? Промучился ведь сначала несколько

библейских лет в своем спальнике!

–  Учителей хороших не нашлось, - искренне поморщился Федор, явно что-то вспоминая.
– И вообще - я

предлагаю тост за самых прекрасных женщин, ради которых можно перенести абсолютно любые тяготы. За

вас, девчонки!

Лиза весело зашумела. Улыбнулась и Нэйт. Чокнулись не вставая. А потом они в тишине пили холодное

шампанское маленькими неторопливыми глотками. А потом Лиза и Федор целовались, а Максим и Нэйт

молча сидели рядом. Нэйт смотрела куда-то в сторону. Максим же вяло крутил пустой бокал.

–  Да поцелуй ты ее, олух!
– сурово зашептал Федор, отстраняясь от своей подружки и снова наклоняясь к

самому его уху.
– Будь смелее! Мы же не в море!

–  Скажешь тоже, - замялся Максим, сразу же вспотевший только от одной этой мысли.
– Обидится - и

будет права. Где я потом ее найду?

–  Чудак, - тихо засмеялся Федор.
– Мы с тобой где находимся? Это же низ! Все что плохо у нас наверху -

все просто замечательно здесь, внизу. Так что пользуйся этим!

–  Мальчишки, ну-ка не шушукаться!
– засмеялась Лиза строгим голосом и даже притопнула своим

высоким каблучком, игриво поманив Федора своим тонким пальчиком. Они немного пошептались в

сторонке, после чего Федор с непривычным для него виноватым видом обернулся к Максиму.

–  Слушай, тут такое дело: - замялся он, старательно отводя глаза:

Оставив Лизу и Федора вдвоем в кабинете, Максим и Нэйт в общем зале неторопливо танцевали

медленный танец. Время шло, один танец сменялся другим, а они по-прежнему топтались на одном месте.

–  Мы так и будем молчать?
– наконец спросила девушка и Максим от неожиданности вздрогнул.

–  Я бы с радостью, - печально ответил он.
– Заболтал бы вас, закружил, развеселил. Вы ведь так

очаровательно улыбаетесь! Но - не умею. Как у Федора у меня не получится.

Нэйт чуть отстранилась и серьезно посмотрела прямо ему в лицо. И от красоты ее глаз у Максима остро

кольнуло где-то под самым сердцем.

–  Не надо быть ни на кого похожим, - произнесла она слегка изменившимся тоном.

–  Я постараюсь, - так же серьезно ответил он.

Конвой

И вот уже они понуро брели по знакомому коридору из белых ширм, конвоируемые тремя худенькими

невинными девушками в легких прозрачных покрывалах.

–  Что же вы так?
– сочувственно произнесла одна из них.
– Своих вам что ли мало? Простаиваем же ведь.

Одни божьи одуванчики кругом.

–  Извините, девчонки, - горячась, словно на суде, вполголоса оправдывался Федор.
– Но с вами, честно

говоря, скучно - еще раз простите за откровенность. Два года надо крутиться ужом, чтобы только один раз

поцеловать! Это просто уму непостижимо!

Девушки вспыхнули, словно огонь в газовой горелке.

–  Чем же они вас там берут?

– стыдливо покраснев спросила вторая.

–  Да я вам уже сто раз объяснял, - начал было морячок, но тут коридор закончился и они вошли в

просторный светлый зал. Девушки вывели пленников на середину и молча и неслышно удалились, мягко и

грациозно ступая босыми ногами по теплому полу. Только кто-то из них, уходя, украдкой, чуть заметно

вздохнул.

На одинокой маленькой и светлой лавочке сидели толстячок с картонным нимбом на проволочке и

добрейшей души нянечка. В сторонке от них вальяжно прогуливался серьезный дядечка в белой простыне,

на которой где-то сбоку, черными неровными буквами было вышито - Апостол Петр.

–  Простим их, батюшка, - увещевала нянечка толстячка.
– Ну с кем не бывает? Ну, пошалили немножко.

Апостол Петр остановился, достал из складок простыни две папки, неторопливо раскрыл верхнюю.

–  Так, так, так… - протянул он, вчитываясь в одному ему видимые строчки.
– Что же ты, морячок? Уже сто

двадцать семь ходок. И это только в текущем библейском году!

–  Так получилось, - вяло пробормотал тот и раскаянно потупил глаза, невинно шоркая правой тапочкою

по гладкому полу.

–  Ну сколько же тебя можно предупреждать?

–  Да ладно, Петрович, - устало махнул толстячок с лавки.
– Чего строжишься-то? Себя хоть вспомни.

Петр хотел было возразить, но потом передумал, насупился и молча открыл вторую папку. Сначала он

вяло вчитывался в невидимые слова. Потом вдруг запнулся, остановился, и уже более торопливо

перечитал заново. И тут глаза его полезли на лоб. Минуты две он не мог вымолвить ни слова, набирая ртом

воздух, словно карась на сковородке. А потом апостол Петр судорожными движениями передал папку

ничего не понимающему толстячку и решительно подошел к Максиму, задыхаясь и гневно сверкая глазами.

–  Что же это вы, Палехин?
– с суровой брезгливостью спросил он.
– На халяву решили прокатиться?

Максим молчал, ничего не понимая.

А тут заполошились и сидевшие на скамейке, наконец заглянув в злополучную папку. И Максим услышал

в свой адрес такие слова, о существовании которых он даже и не подозревал.

Ад

Теперь он шел уже один, конвоируемый здоровенным и молчаливым дядькой в таком же белом

балахоне. В полной тишине дошли до помятого полосатого шлагбаума.

–  О, неужто диверсанта поймали?!
– радостно закричал с той стороны смугло-загорелый субъект с

серьгой в правом ухе. Но тут из-за будки вышли две сурово-неприступные девушки в строгой синей

униформе и Максим нерешительно замер. Он узнал их несмотря на холодную маску лиц. Это были Лиза и

Нэйт. Максим попытался было улыбнуться и как можно вежливее поздороваться, но тут Лиза неожиданно

сверкнула глазами и он торопливо закрыл рот окаменев еще и лицом.