Оскал дракона

Мы сцепились и, сделав несколько шагов, тяжело рухнули на землю, с такой силой, что оба охнули, из меня вышибло весь воздух. Он царапался как дикий зверь, пытаясь вырваться из моих объятий, подняться на ноги и замахнуться как следует; но я помнил поединок между Хрингом и берсерком Колченогом, когда тот, обезумев, изрубил несчастного Хринга на окровавленные куски. Я вцепился в его звериную шкуру, словно кошка — в скользкий ствол дерева.

Он ревел и колотил меня, каждый удар был неимоверной силы, в конце концов он навалился на мое плечо, затем я почувствовал вспышку боли — он буквально сдирал с моего лица кожу. Я ощутил вкус крови, видимо, конец был уже близок, потому что я больше не мог держаться за его шкуру.

От следующего удара в голове вспыхнул яркий свет, она наполнилась огнем и льдом и стала казаться далекой и чужой. Затем что-то появилось из глубин, что-то темное, холодное и тонкое, я хорошо знал что это — Темная бездна брата Иоанна, и открылся страху и огню, словно любовница, раздвинувшая ноги. Среди ужаса и хаоса бездны он вежливо спросил меня напоследок, подмигнув на краю темного безумия.

— Да, — услышал я свой ответ и открыл глаза, а затем внезапно почувствовал биение пульса на шее берсерка, он прижался ей к моему подбородку. Я ощутил губами его жесткую бороду.

Тогда я открыл рот и вцепился зубами в его шею.

Вскоре они сняли с меня мертвеца, но я ничего не помнил. Льот лежал на спине, в его глазнице торчал римский гвоздь Финна, остальных его людей перебили и уже успели обыскать, все проделали быстро и тихо, поскольку шум боя мог привлечь внимание воинов из крепости, и они набросились бы на нас, как рой разгневанных пчел.

Мертвый ульфхеднар выглядел так, будто я вырвал зубами, разжевал и выплюнул его глотку, как позднее рассказывал Финн остальным побратимам Обетного Братства, и те морщились от отвращения и ужаса. Льот и его люди оцепенели от этой сцены, поэтому убить их не составило труда. После этого все мы, включая Стирбьорна, бегом вернулись на корабль и вошли в реку.

Долгое время я не мог ничего вспомнить, тело горело, голова раскалывалась, внутри что-то сжалось и болело. Я испытывал нечто подобное после поединка с лижущим жаб берсерком, сыном Гудлейва, после того как тот зарубил моего отца Рерика в Саркеле; тогда я потерял пальцы на левой руке, даже не почувствовав этого.

По крайней мере, тогда я сражался достойно, с мечом и щитом, и не дал своему безумию и ярости одержать верх, ведь я думал, что Рерик — мой настоящий отец, пока он не открыл мне правду за несколько мгновений до того, как отправился в Вальхаллу.

На сей раз, думаю, было одно лишь безумие. Пульс на его шее стучал, словно бьющаяся в клетке птица, и я остро чувствовал вкус его крови и смрад страха, когда он понял, что обречен.

И я наслаждался этим.

Глава 11

Поднявшись как можно выше, Рыжий Ньяль, обхватив руками носовую фигуру, вглядывался вперед, в подернутую рябью поверхность реки в надежде заметить скрытые под водой коряги. Он даже не пытался кричать, поскольку ветер подхватывал и уносил его слова, рубаха плотно облегала его ребра, волосы и борода развевались, и казалось, будто они растут только с одной стороны головы.

Весла опускались и поднимались, воины гребли, покряхтывая, налегая на весла с усилием, никто не отбивал ритм на барабане, как на арабских или греческих кораблях. Какой смысл в грохочущем барабане, когда мы старались идти тихо, словно идем в страндхогг.

Конечно же, мы шли не беззвучно. «Короткий змей» недовольно потрескивал и поскрипывал на широкой реке, поверхность воды то покрывалась зыбью, то успокаивалась, над поймой реки порывами гулял и кружился ветер, по обоим берегам иногда можно было заметить лося, с треском и шумом появляющегося среди деревьев.

Я стоял возле мачты, ухмыляясь гребцам, они сняли и сложили кольчуги; половина обнажилась по пояс, и все равно гребцы потели, несмотря на свежий ветер, который постоянно менял направление. Иногда он бил прямо в корму, временами свистел в зубах носовой фигуры. Ветер и встречное течение означали тяжелую и утомительную работу на веслах.

— Нужно пристать к берегу и подождать, пока не переменится ветер, люди устали, — произнес Воронья Кость все еще ломающимся, словно треснувший колокольчик, голосом, сутулясь под белым плащом. Я не сомневался, что он именно так и поступил бы, и люди с благодарностью подняли бы кружки с элем в его честь. По правде говоря, я бы и сам так поступил, если бы он не произнес это вслух, но Олаф сделал это, и мне пришлось проигнорировать его предложение, из-за чего я немного злился на себя.

— Мы сделаем это, когда я скажу, — ответил я коротко, и после небольшой паузы мальчик, облаченный в белый мех, удалился туда, где он мог сесть и спокойно поразмышлять. Я мельком взглянул на Олафа, когда он отошел, и поймал взгляд Алеши, который как всегда наблюдал за мной, чем меня раздражал.

— Хочешь что-то сказать, Алеша?

Он в притворной усмешке развел руками.

— Нет, — сказал он. — Князь Владимир поручил мне приглядывать за маленьким мужем, чтобы он ненароком не поранился. И я не должен вмешиваться, когда он сталкивается с трудностями настоящего мира. Олаф принес клятву Обетного Братства, как и все, за исключением меня и Стирбьорна, и теперь должен повиноваться.

После этих слов я немного расслабился, коря себя за то, что злился и вертелся как укушенная блохами собака. Воронья Кость сдержал слово, данное на пиру конунга Эрика, он сам и его команда, за исключением нескольких, не решившихся это сделать, принесли присягу, очень серьезную клятву, и они, без сомнения, были в восторге, что стали частью знаменитого Обетного Братства.

Как годи, я провел церемонию, принес в жертву дорогого жирного барана, жертвоприношение прошло хорошо — все было залито кровью, к большому раздражению спорящих друг с другом христианских священников при дворе конунга Эрика, и к его смущению, но мы все равно провели необходимый в таких случаях ритуал на виду у всех.

«Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся — да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если нарушим эту клятву».

Даже мышиными мозгами можно понять, насколько тяжело разорвать любые оковы, даже если это оковы, в которые заключен проклятый сын Локи, пожираемый волком Фенриром. Но еще крепче эти две горсти слов клятвы Одина.

Но в то же время Финн недовольно ворчал, уверенный в том, что Воронья Кость прикажет кому-то из своих людей бросить мне вызов и сместить с места ярла Обетного Братства, чтобы самому его возглавить. Он, Хленни Бримилль, Рыжий Ньяль и другие начали делать ставки, кто это будет, причем фаворитами были Алеша и черноволосый коротышка по имени Ян и по прозвищу Эльф, потому что он двигался так проворно, что глаз едва замечал его перемещения, будто он настоящий эльф.

Еще в тот день, когда я перегрыз глотку берсерка, я сам бросил всем вызов. Слишком свежи еще были воспоминания о том событии, и никто не хотел лезть на рожон, так что после этого все их ставки потеряли смысл.

Алеша прямо заявил мне, почему он не принес клятву Обетного Братства — он служит князю Владимиру, и кроме того, верит в славянских богов. Еще он сказал, что отправился с нами потому, что ему поручено присматривать за Вороньей Костью, и половина команды «Короткого змея» согласилась на этот поход лишь потому, что с ним отправился Алеша, имеющий большое влияние на молодого Олафа.