Оскал дракона

Все люди Вороньей Кости были свободными свеями, они сражались за конунга Эрика, а затем он отпустил их со службы, и они отправились к Владимиру. Они следовали за Вороньей Костью в набеги, потому что с ним был Алеша, который помогал юнцу принимать разумные решения, и, думаю, все они надеялись на ведра серебра, оказавшись побратимами знаменитого Обетного Братства под предводительством Орма Убийцы Медведя.

Стирбьорну, конечно же, не предложили принять клятву, но мы взяли его с собой, хотел он этого или нет, хотя ему это было явно не по нраву.

— Конечно, ты мог бы остаться в Йомсе, — сказал я, поймав его хмурый взгляд, — но Паллиг не любезничал бы с тобой как раньше, а держал бы в заложниках, переводя на тебя мясо и эль попусту. Может, Эрик и вправду настолько глуп, чтобы выкупить тебя и вернуть ко двору, но у Паллига могло просто не хватить терпения ожидать выкуп. Так что тебе безопаснее с нами, если, конечно, кто-нибудь не врежет тебе по зубам и ты не свалишься ненароком за борт.

Финн не смог удержаться от смеха — он-то знал истинную причину, по какой мы вызволили Стирбьорна, и удивлялся, почему тот все еще жив. Я тоже задумывался над этим, но кровавая глотка берсерка была еще очень свежа в моей памяти, и потому меня тошнило при мысли о новом кровопролитии.

Стирбьорну пришлось идти с нами, настороженно и неохотно, словно мокрая кошка, его рука всегда была на рукояти ножа для еды, и хотя Эрик передал ему прекрасный меч в доказательство прощения, но я утаил его и продолжал выслушивать жалобы юнца, пока ему не пришло время заплатить за все.

Я думал, что Стирбьорн попытается сбежать при первой же возможности, и тогда оставалось два варианта — позволить ему это или нет, и если кто-то из местных дикарей убил бы его на берегах Одры, то я мог развести руками перед Эриком и честно признаться, что его племянник погиб не по моей вине.

Те, кто питал надежды стать ярлом, были слишком ошеломлены случившимся, а если еще учесть все окружавшие меня легенды, просто боялись заговорить. Даже Воронья Кость, хотя тот мог бы попробовать, несмотря на рост и возраст.

Но я знал истинное положение вещей, и оно было даже хуже, чем думал Финн. Вороньей Кости незачем было бросать мне вызов, оспаривать гривну ярла Обетного Братства. Клятва Одина связала нас друг с другом; пусть из-за этого мальчишка сидел на корме и пытался держать себя в руках, но придет день, и он призовет нас, и мы, словно рыба, пойманная в сети клятвы, отправимся помогать ему завоевывать трон Норвегии. То, что я сам застрял в этой сети, конечно же, раздражало, но сейчас мне нужен был Воронья Кость, его корабль и команда.

Весь день мы гребли, по очереди проводя время за веслами, так что к концу дня мои плечи горели, а скамья натерла мне мозоли на заднице. Ян Эльф заметил, как я с облегчением уселся на борт, и засмеялся.

— Орм — воистину настоящий ярл, — воскликнул он, — взгляните, он собрался соорудить маяк на случай тумана.

Они дружно рассмеялись и захлопали ладонями по бедрам при виде моей задницы, если она и сияла, как мне казалось, то и правда могла бы светить в тумане, как маяк.

— Я вошел в красный лес, — нараспев произнес Бьяльфи, помахивая какой-то мазью в горшочке. — В красном лесу стоял красный дом, в доме — красный стол, на столе лежал красный нож. Возьми красный нож и разрежь красный хлеб.

Но я отказался от лечебного заклинания Бьяльфи против мозолей на заднице, потому что оно сопровождалось предложением намазать натертые места мазью. Побратимы хохотали над моим нелепым видом, хлопая себя и друг друга, но я понимал, что смех — хороший способ всех сплотить. Хотя, в отличие от них, я не мог так смеяться, до сих пор вспоминая глотку берсерка.

Я заметил, как Воронья Кость пристально наблюдает за мной, ничуть не смущаясь. Мне показалось, он извлек из этого еще один урок, для него я был словно одно из копий, в метании которых он практиковался всякий раз, когда мы сходили на берег. Он бросал копья любой рукой, или одновременно обеими, постепенно улучшая свои навыки.

Ночью мы разжигали костер и ели бобы и хлеб, который купили в Йомсе, хлеб надо было съесть, пока он не заплесневел. Через неделю после отплытия из Йомса начались жалобы, и это нисколько меня не удивило. Те кто умел охотиться, просились на охоту, и среди них, конечно же, Курица.

— Если я поем еще бобов, — ворчал он, — то перну так, что корабль унесет до самых гор, откуда течет эта река.

Я сказал, что желающие смогут поохотиться, и поймал радостные взгляды тех, кто увидел в этом способ избежать утомительной гребли. Побратимы, спящие в стесненных условиях корабля, даже во сне бормотали о еде.

Затем я напомнил всем о редарах, крезепянах, венграх, гломацах, милциянах и сорбах — всех тех, кто будет рад обнаружить на своих землях охотящихся северян и показать свое гостеприимство.

— Насадив ваши задницы на колья — добавил Финн, и Рыжий Ньяль откинул голову и рассмеялся, жилы на его шее натянулись.

— Gefender heilir,— произнес он нараспев мгновение спустя, — gestr er inn kominn. — Приветствия хозяину, гость пришел.

— Hvar skal sitja sja? Mjok er bradr, sa er brondum skal, sins um freista framr. Где место найдет он присесть? Торопится тот, кто хотел бы скорей у огня отогреться, — закончил фразу Стирбьорн, и те, кто знал старинные высказывания Высокого, захлопали и засмеялись, восхищаясь их знаниями.

Ночью я попытался поговорить с мазурской девочкой. Она сидела тихо, как заяц, ее по-тюленьи темные, живые глаза всегда находились в движении. На тонком лице влажные глаза выглядели огромными, худые плечи покрывал плащ, подарок Сигрид, плащ, конечно, был ей велик, на худых ногах — кокетливые сапожки, видимо, еще один подарок.

Но несмотря на это, огромные волосатые свеи и ирландцы бросали на нее взгляды, поднимая брови и округляя глаза, она же не обращала внимание ни на что и ни на кого, словно была резной деревянной фигуркой. На ночь я ставил людей, чтобы охранять ее — тех, кому доверял. Обычно это были Финнлейт и Оспак; и пусть она еще девочка, но она среди викингов, и если кто-то из них не трахал умирающую женщину на мертвом быке, то только потому, что не выдалось подходящей возможности. Они могли трахнуть даже морской узел, если приспичит.

Я сел рядом с ней и улыбнулся. Ее взгляд скользнул по моему лицу, но она ничего не сказала; а гребцы, сидящие за нами, крутили шеями, чтобы увидеть, что собирается делать ярл.

Они знали, что девочка — не рабыня и очень ценна, и я велел всем держаться от нее подальше, не разговаривать с ней, не лапать, или, клянусь Молотом, я подвешу тех, кто это сделает, к ветке за члены, и оставлю висеть на потеху сорбским женщинам.

— Надеюсь, у тебя все хорошо и ты не боишься? — медленно спросил я, понимая, что ее знания норвежского довольно скудны. Я не знал ни вендского, ни полянского языка, которые она скорее всего понимала. — Ты не хочешь спросить, почему я взял тебя с собой?

— Нет.

Ее ответ был ровным и мягким, что меня несколько удивило, я даже моргнул. Выражение ее лица не изменилось, и ее глаза оставались глубоки как фьорд. Я чувствовал, что в их темной воде скользит какая-то древняя мудрость; на мгновение она напомнила мне Хильду, ту безумную женщину, которая привела нас к кладу Аттилы, но я тут же поймал взгляд Вороньей Кости, который смотрел на меня из полумрака, хотя его лицо оставалось в тени и я не мог видеть его глаз.

Что-то меня беспокоило... вообще-то все, я чувствовал себя как кошка в сильный ветер, со взъерошенной шерстью, беспокойная и дерганная. Прими свою судьбу и делай, что должен. Даже перегрызи зубами горло человеку, если потребуется.