Оскал Фортуны. Трилогия

– Закрывай! Пусть теперь тут поколдует!

Тусет с трудом приподнялся и сел, прислонившись спиной к двери. Изза неё доносились удалявшиеся шаги мождеев и хихиканье Небубиса.

А бывший второй пророк храма Сета изо всех сил вглядывался в темноту, стараясь очнуться от затянувшегося кошмара. Того, что с ним случилось, не могло быть, просто потому, что не могло быть никогда! Разве не он когдато отыскал старинные свитки с древними гимнами богине Рененут, восстановил по обрывкам папируса хвалебные песни богу АмошРаа в хранилище свитков Амошкела? А возвращение на берега священного Лаума Книги Сета?

Тусет никак не мог понять, почему все эти Великие боги, для славы которых он сделал так много, позволили свершиться такой страшной несправедливости? Или, все же, это сон?

Холод подвала стал забираться под тонкую рубашку старика, лишний раз доказывая, что тот бодрствует, и все это происходит наяву.

Упираясь рукой в дверь, он поднялся на ноги, попрежнему стараясь хоть чтото разглядеть в этой кромешной тьме. Вдруг ему показалось, что справа появилось какоето чуть более светлое пятно. Приглядевшись, Тусет вздрогнул, сердце пронзила острая боль. Свет пробивался сквозь дымоход над очагом, сооруженным здесь по приказу Мосайха. На нем палачи калили пыточный инструмент. Очевидно, солнце заглядывает сейчас в трубу и, отражаясь от её кирпичных стен, дарит несчастному узнику частичку света.

Старик разглядел бронзовый крюк, подвешенный к каменной балке, перевернутый табурет, сломанную скамью с кожаными ремнями, еще какието предметы неясных очертаний. Тусет потерял сандалии, когда мождеи выводили его из усадьбы, и теперь плиты пола неприятно холодили босые ступни. Приволакивая ноги, он прошаркал до табурета, поставил его, сел и закрыл лицо руками.

Перед глазами вспыхнул огонь, в оранжевых углях лежали, дожидаясь своего часа бронзовые прутья. Окровавленное тело висело на связанных руках. Широкоплечий, угрюмый укр отступил в сторону, вытирая потный лоб. Мокрый от крови кнут волочился за ним по каменным плитам. Сидевший в кресле старик с широким золотым ожерельем на узкой груди разомкнул плотно сжатые, тонкие губы.

– Кто еще посещал твоего господина по ночам?

Молодая, истерзанная женщина открыла полные муки глаза:

– Больше никто, господин, – выдохнула она сквозь слезы.

Кошмар прервал тихий звук шагов за дверью. В напряженной тишине Тусет ясно различил чьето сиплое дыхание.

– Удобная темница, мудрец? – прорезал темноту знакомый хрипловатомертвенный голос. – Как раз для палача.

– Я никого не пытал! – голос бывшего жреца сорвался на визг. – Я только писец…

– Ты записывал слова, вырванные болью и страхом, – согласился неизвестный. – Теперь сам испытываешь то же самое! Тебе страшно?

Сломленный, раздавленный потерями, смертями и предательством, старик заплакал и выдавил:

– Да!

Изза двери донесся удовлетворенный вздох.

– Мы не успели отомстить Мосайху. Он умер своей смертью, хотя тех, кто захочет разграбить его гробницу, ждет большой сюрприз. Помощники тоже ушли вслед за ним. Пока живы только ты и Птахотеп. Но это ненадолго.

– Ты пришел меня убить? – Тусету с огромным трудом удалось взять себя в руки. Голос его больше не дрожал, хотя из глаз все еще текли слезы.

– Зачем? – удивился неизвестный. – Завтра тебя сожрет крокодил, безжалостное воплощение фантазий невежественных обманщиков, называющих себя "жрецами". Или ты предпочтешь укус кобры?

Бывший жрец замер, подтверждались его самые страшные предположения и догадки, от которых он так старательно прятался после встречи с Минхотепом.

– Ты геданин?

– Гедан нет, – так же монотонно ответили изза двери. – Их время прошло, не начавшись. Мы лишь идем по их следам.

– Тогда, кто вы? – Тусет почувствовал, что вновь начинает дрожать.

У нас сотни лиц и десятки имен,

Мы те, кто идет вам на смену.

Ваш мир умирает, мы черви на нем,

Незримо творим перемены.

Продекламировал неизвестный.

– Черви! – вскричал старик, приподнимаясь на табурете. – Но после них остаются лишь голые кости. Они несут смерть!

– Только для вас, – возразил голос. – На ваших костях мы построим свой мир без никчемных богов, глупых ритуалов, никому не нужных храмов и гробниц.

– Что же вы дадите людям вместо этого? – спросил Тусет.

– Жизнь! – интонации неизвестного стали мрачно торжественны. – Все радости, что она может дать человеку! Пользуйся ей, пока твои ноги ходят, глаза видят, а руки чувствуют, не жди смерти в надежде на Поля Блаженных! Наслаждайся, вбирай в себя все её дары: удовольствия, силу, знания, власть! Мы строим царство чистого разума, жрец!

Старик тихо засмеялся.

– Кто же будет работать в вашем царстве? Сажать и убирать пшеницу, стоить каналы, выращивать гусей, пасти коров и газелей?

– Те, кто больше ни на что не способен! – голос за дверью источал презрение. – Бездарные, тупые говорящие орудия, недостойные человеческой жизни!

– Рабы! – вскричал пораженный Тусет. – Но…

– Я пришел не спорить с тобой, – резко оборвал его неизвестный. – А объявить приговор. Прощай, глупая игрушка собственного невежества.

За дверью послышались тихие шаги.

Бывший второй пророк вновь остался один. Голова кружилась, в груди как будто зашили тяжелый холодный камень. Хотелось лечь.

Пользуясь тем, что свет еще проникал через дымоход, старик огляделся и пошаркал к скамье. Он с трудом поставил её на три ножки, подсунув вместо четвертой табурет, и со стоном лег, как в детстве свернувшись калачиком.

Уж если она получила богатство, то должна им пользоваться, считала Анукрис. Молодой женщине пока не удалось уговорить мужа купить новую красивую лодку. Поэтому приходилось получать другие, менее затратные удовольствия, связанные с её нынешним положением. Например, подольше поспать утром.

Завернувшись в тонкую простыню так, что наружу торчали только ноги, нос и попа, Анукрис делала вид, что спит, несмотря на то, что служанка уже дважды заходила в комнату, нарочно громко хлопая дверью.

"Еще раз придет, не переломится" – улыбаясь, думала молодая госпожа, сквозь легкую дрему.

Только когда Самхия вошла третий раз, она резко села, отбросив в сторону простыню, потянулась, выгнув сильное молодое тело и, улыбнувшись, громко скомандовала:

– Мыться!

Мать Анукрис прислуживала жене писаря Карулама, и она примерно знала, как должна себя вести хозяйка богатого дома.