Осколки ледяной души
Шрифт:
Усевшись спиной к окну, чтобы контролировать дверь кухни, Степан приглушенно заговорил:
— Слушай, Валер, ну что там с этой машиной? Помнишь, я тебя просил вчера?
— Да помню я, Степа, конечно, помню, только… — Сохин отчетливо вздохнул с явной печалью. — Дрянь какая-то получается, знаешь. Молчанка сплошная. Машина эта-значится за Воротниковым Игорем. Парень одно время работал в органах. Сейчас вроде бы частным сыском занимается. Но чую я, помогает ребятам и до сих пор. Одно время на «норушках» работал. В этом ему, говорят, равных не было. Потом из органов ушел. Но связи с бывшими коллегами не теряет. А раз помогает, сведениями
— Диктуй.
Степан засуетился. Потащил откуда-то с полки лист бумаги. Тут же схватил подвесную авторучку. Она вырвалась из пальцев и принялась выделывать в воздухе акробатические кульбиты на длинном пружинистом шнурке.
— Диктуй, Валера, — повторил Степа и, поймав авторучку, начал быстро записывать. — А контора его где расположена? Ага, пишу…
— Слушай, а что он тебе, Игорь этот? — промямлил Сохин настороженно и вдруг забеспокоился, забеспокоился. — Если что, я ни при чем, Степ! Ваши дела — это ваши дела. Что он тебе?
— Как считаешь, он может на больших ребят работать? — ответил вопросом на вопрос Степан, уловив какое-то движение за дверью ванной, и кажется, даже всхлип.
— На крутых?! Да ты что?! Не станет он! Точно не станет! — проявил чудеса осведомленности вроде бы не осведомленный Валера.
— Ладно, спасибо, Валер. — Степан простился и прислушался.
Точно, в ванной и действительно всхлипывали.
Начинается! Теперь начнет лицо от него прятать, реветь и проклинать невезение, превратившее ее в уродину. Ну, это не он, конечно же, так думал. Это она так будет причитать. Он-то лично всем доволен. Абсолютно! И даже где-то в самой глубине самых порочных отсеков своей души был немного благодарен тому, кто сделал ее слабой и такой вот беззащитной. А сделав слабой, перепоручил ему. Крохотную капельку совсем… Может, даже и кощунственно было так думать, но Степа был ему благодарен.
Не случись с ней такого, кто знает, как бы между ними все пошло дальше. Вот вернулась бы с дачи, взяла да и съехала бы через день-другой. А что?! Запросто съехала бы. Либо дела ее утряслись сами собой. Либо телохранитель какой-нибудь выискался. Вот и Кирюха был не прочь. Тот еще ходок…
А так ведь все просто замечательно получилось. Просто.., волшебно даже. Он уснуть не мог из-за этого до самого утра, как все у них здорово получилось. Таня давно спала, уткнувшись ему в плечо перебинтованным лбом. А он не мог. Легонечко поглаживал ее, укрывал одеялом, иногда целовал, когда дотягивался, и все думал и думал. Обо всем думал.
И о том, как здорово у них все получилось только что. Без стеснения, без фальшивых усилий и ненужных киношных прелюдий, так обожаемых барышнями и приветствуемых сексопатологами.
И о том, как здорово, что не пришлось говорить ему ничего ни о своих чувствах, ни о планах на ее счет, не хвалить и не подбадривать. Все случилось как-то быстро, само собой. Вроде бы все уже и подразумевалось давно, только ждало своего логического завершения.
Она ничего не просила, он ничего не обещал. Здорово все было…
Степан свернул бумажку с адресом Воротникова и сунул ее в карман домашних вельветовых штанов. Втиснул авторучку в пластиковое гнездышко на стене и тут же пошел к ванной.
— Тань! — Он стукнул согнутым пальцем по двери. — Ты чего там?
— Ничего, —
откликнулась она плаксиво и тут же затихла.— А ну открой! — грозно потребовал он, слегка улыбаясь.
Ну, что он говорил! Смотрит на себя в зеркало и плачет. А невдомек дурехе, что здорово же все. И нужна она ему любая. И с забинтованной головой, и с зареванными глазами, и без прически даже.
— Не открою! — огрызнулась та из-за двери и заревела уже в голос. — Лучше бы он убил меня там!
— Вот дура, — Степан едва не рассмеялся, но постарался быть серьезным. — Если не откроешь сию минуту, выломаю дверь! Тань, ты меня знаешь!
Шпингалет тут же испуганно юркнул в пазу, и дверь приоткрылась ровно на два пальца.
— Ну что тут у тебя, а? — Он схватил ее за плечи и попытался развернуть к себе лицом. Таня сгорбилась, уткнувшись подбородком в грудь, и не поддавалась. — Синяк, что ли? Это ерунда, пройдет. У меня такой же почти был, уже сходит. Мазь у меня имеется чудодейственная. И тебя намажем, не переживай. Повязку снимут через неделю. Потерпишь уж.
— Да! А волосы?! — Татьяна повернулась и подергала себя за непрочесанные прядки, свисающие из-под бинта. — Мне же там плешь теперь выстригли! Как же я теперь?! Сте-епа-а, ну чего ты улыбаешься?! Чему улыбаешься, скажи?!
Нет, ну почему же она ему тогда так сразу не понравилась, а?! Шикарная, высокая, ухоженная, а не понравилась. А сейчас стоит перед ним в бинтах, с зареванным, вымазанным йодом лицом, с всклокоченными волосами, а милее, кажется, нет.
Волшебство или сумасшествие?!
Скорее сумасшествие, уж больно скоро все с ним случилось. Нормальному человеку с нормальными мозгами такое вряд ли под силу.
Или все же волшебство? Может, зрело все в нем давно. Зрело, желалось, ждалось, не понималось только. А потом бац — и вспышкой по глазам.
А какая, к черту, разница! Ему хорошо, и ладно. Как ни назови…
Сказать ей или нет, почему он улыбается? Пожалуй, скажет, очень уж она расстроена.
— Иди сюда, дурочка ты моя. — Он обхватил ее за плечи и прижал к себе. Поцеловал в здоровую щеку и прошептал прямо на ухо:
— Улыбаюсь, потому что мне хорошо. Хорошо с тобой, поняла?
Уф! Надо же, выговорил! И не умер даже! Он?! И сказать такое?! Пожалуй, все же волшебство.
Она замерла на мгновение. Потом кивнула осторожно и прижалась к нему сильнее. Говорить ничего не стала. Умница. Сказала бы что, тут же сбила бы его решительность, как неуверенную волну, мечущуюся в неуверенной зоне приема.
— И милая ты, Тань… Не реви только. Милая, даже если лысая совсем будешь.
— Да ладно! — Тут она ему не поверила, предел-то всему должен быть, и его вранью тоже. — Лысую-то сразу бросишь, пожалуй!
— Не дождешься! Вряд ли ты теперь от меня отделаешься. — Он попытался поцеловать ее в губы, но она увернулась. — Ну, чего ты? Дай поцелую-то.
— Не надо.
— Почему это? — Он мгновенно — не хотел, а занервничал — отодвинулся и уставился на нее с подозрением.
— Я это… Степ, я зубы еще не чистила. Извини, а? И вот тут он заржал. В полный голос, совершенно непонятно чему радуясь, заржал. Шлепнул ее по заднице и ушел, продолжая хохотать сначала в гостиной, потом где-то уже далеко, наверное, в спальне. Ушел, а ей стой и думай: чему радуется. То ли тому, что она так с ним до милого откровенна. То ли тому, что она так откровенно мила. Сказал же, что милая…