Осколки

Бракман болтал без умолку в течение получаса; я не прерывал его ни вопросами, ни уточнениями. После первых пятнадцати минут он более-менее перестал замечать мое присутствие, погрузившись в личный миф, частью которого я стал. Для него Сьюзен была воплощением неразделенной любви, мученицей, достойной обожания. Все, что у него с ней было и чего никогда не было, определенно стоило того. Глаза Джону заволакивала приятная пелена грезы.

Все писатели делают черновые наброски; каждый художник начинает со скетча. Я понял, что Джон был просто оригинальным слепком меня самого, более ранней моделью, которую Сьюзен в итоге отвергла.

Их отношения продлились всего несколько месяцев. Бракман сказал, что не ведает, почему они закончились, но при воспоминании об этом у него широко раскрылись глаза и раздулись ноздри. Было ясно, что он все еще не мог до конца поверить в конец всех своих чаяний и притязаний. Несколько раз он пытался организовать с ней встречу, и всякий раз — безуспешно. Летом он дважды сталкивался с ней в клубе «Мост»; она тусовалась с сестрой и другими мужчинами. Сьюзен держалась с ним тепло и дружелюбно и, казалось, искренне радовалась встрече, но не проявляла никакого желания продолжать с того места, на котором они остановились. В итоге он не разговаривал с ней десять недель — до тех пор, пока она не пригласила его на свою вечеринку в качестве рядового статиста.

Закончив предаваться воспоминаниям, Бракман сел прямо, весь раскрасневшийся и опустошенный, ошеломленно уставившись на стену. Ему явно требовалась помощь. Уход Сьюзен из жизни усилил его чувство преданности — такой тип вполне мог и сам сигануть хоть со Статуи Свободы; верный рыцарь, чья принцесса трагически погибла.

— Ее отец трахал ее, — вдруг сказал он. — Ты должен это знать.

Он был невозмутим. В его голосе не звучало ни горячности, ни обиды. В нем даже не было особой веры; у меня возникло ощущение, что он пытался убедить себя в том, что только что сказанное им было правдой. Но от такого заявления сложно было, конечно, отмахнуться с легкой душой. «Я бы никогда не причинил тебе вреда», — сказал отец, беря меня за руку — и причиняя-таки…

— Что заставляет тебя думать, что Лоуэлл Хартфорд сексуально надругался над ней? — прохрипел я и прочистил горло. Картина стала ясной, но это не делало ее правдивой. Но, учитывая разговор, который у меня был с Харрисоном, какая-то часть меня точно понимала, сколько в этом смысла, — эти грехи, возможно, сокрыты под благополучным фасадом богача Хартфорда… совсем как у моего собственного отца.

Но другая часть не могла воспринять эту идею. Независимо от того, насколько хорошим или плохим человеком Лоуэлл мог являться на самом деле, я полагал, что он был слишком силен, чтобы когда-либо поддаваться каким-либо извращенным побуждениям в отношении детей, не говоря уже о собственной дочери. Сьюзен сказала мне, что ее родители — замечательные люди… и все же Джордан боялась отца.

Бракман пошевелился и приподнял подбородок от груди. Он выглядел так, словно я был учителем, задавшим вопрос, на который он не знал ответа.

— Что заставляет меня так думать? Потому что в этом есть смысл, вот почему. Потому что она жила в страхе. Что-то гноилось внутри нее, как свищ, в который попала инфекция. Всякий раз, когда я спрашивал ее об этом, она возводила стену. Она была хороша в возведении стен и разделении своей жизни на части. Она могла бы разложить свои чувства по коробочкам и спрятать. Должно быть, у нее ушло полжизни, чтобы научиться этому, сделать эти стены такой неотъемлемой частью самой себя. Это должно быть как-то связано с этим ублюдком. Наверное, он больше не позволял ей видеться со мной. Я был недостаточно хорош для его дочери. Ни один бухгалтер-отребье из среднего класса не сгодился бы в зятья. Он не хотел, чтобы она принадлежала кому-то другому, потому что сам желал ее. Больной ублюдок. Сам знаешь…

Ее стены, возможно, и были укреплены, но его — уже рушились. Мне не понравилось, каким тоном он произнес последние два слова.

— Чего ты хочешь от меня, Джон?

— Я видел тебя в клубе прошлой ночью, ты разговаривал с Ричи Саттером.

— Ты следил за мной?

— Нет, но ты в деле замешан по уши. Ты был на вечеринке. Сидел за личным столиком Саттера, выпивал с ним и с той певичкой. С чего бы вдруг? — Он указал на меня и постучал пальцем по воздуху, будто набирая номер на телефоне-невидимке. — Ты был со Сьюзен, когда она умерла. Пару дней назад я взял газету — и увидел твое имя на первой полосе вместе с фотографией сгоревшего похоронного бюро Уайта. Они упомянули твоего брата. — Джон побледнел и громко сглотнул, глядя на меня как на вырожденца или мутанта. Я принес ему банку пива из холодильника, и он осушил ее в три глотка, пролив немного себе на рубашку. Он не знал, как ко мне подступиться, но все же просил помощи.

— Я все еще не понимаю, чего ты хочешь.

— Я хочу знать, что произошло. Я хочу знать, заплатил ли тебе Хартфорд… — Его рука переместилась с того места, где лежала, с колена, вверх, расстегивая пальто. Он действовал не быстрее, чем говорил. — …за то, чтобы убить ее и сжечь тело, чтобы никто больше не смог увидеть шрамов. Чтобы никто не узнал, какой он маньяк-садист, как он изуродовал ее.

Накал в его голосе достиг максимума на слове «садист», а затем угас, потонув в его шумном дыхании. Я наблюдал за человеком, пытавшимся пробудить в себе ярость, которой он на самом деле не испытывал. За человеком, который был слишком умен, чтобы поверить в усердно навязываемый самому себе обман. Его мотивы внезапно стали очевидны мне.

Сьюзен хорошо разбиралась в мужчинах: мы с Бракманом были похожи во многих отношениях, не последним из которых было то, что мы оба были романтиками и оба, пусть и по-разному, ошибались на ее счет. Осознание выкристаллизовалось в секунду. Я почти улыбнулся иронии судьбы, когда смог взглянуть на дело глазами Джона.

Вскочив со стула, я в одно мгновение оказался рядом с ним. Клацанье его зубов было оглушительным, когда я двинул ему кулаком по челюсти. Ожоги на руке пропустили через все тело разряд чистейшей боли. Бракман, не издав ни звука, откинулся на подлокотник дивана. Его очки слетели и со стуком приземлились на клавиатуру моего компьютера. Я приготовился ударить его снова, но он не рвался в бой… похоже, даже и не рассчитывал со мной биться с самого начала.

Тонкая струйка крови стекала из уголка его рта. Я перевернул его, распахнул пальто и похлопал по карманам.

— Где оно? — спросил я.

— Что?..

— Где оружие?

Он дотронулся до кровоточащей губы и опустил руку пониже. Я откинул ладонь в сторону, распахнул полы его пальто, запустил руку в глубокий внутренний карман и извлек компактный пистолет двадцать второго калибра. У моего брата тоже был такой.

Взять себя в руки было трудно. В ушах не просто стучало — скорее, громко и влажно чавкало. Я ударил Джона тыльной стороной ладони по щеке, разрядил оружие и бросил ему на колени.

— Идиот.

— Кто ты? — спросил он.

— Я хочу выяснить, что с ней случилось, так же сильно, как и ты, Бракман. Лоуэлл не нанимал меня убивать ее, и я не уверен, что Хартфорд издевался над ней, хотя возможно и такое. Если он это сделал, я могу убить его сам, и я не хочу, чтобы ты стоял у меня на пути. Ты был прав, мне действительно нужна помощь. Ты поможешь мне заполнить еще больше пробелов.

— Кто ты? — снова спросил он, скривив лицо. Я нашел его очки на своем столе, кинул их в его сторону. — Почему ты был с ней?

Его вопросы раздражали меня; он пришел сюда, чтобы поиграть в ангела-мстителя, но его собственная рациональность не позволяла достоверно эту роль исполнить. Мне вдруг расхотелось изображать с ним вежливость.

— Послушай, пару дней назад меня чуть не сожгли. Я не в настроении выслушивать твое дерьмо. Я тоже был ее другом. — Это, конечно, по всем признакам являлось ложью, но Джон, думаю, захотел бы мне поверить. Дети, катающиеся на роликах, проносились мимо переднего окна, а собаки радостно лаяли во дворе. — Ты сказал, что у вас не было секса. Так откуда тебе известно о шрамах?