Осколки

Лоуэлл Хартфорд был так похож на моего отца, что это сбивало с толку. Сьюзен и Джордан улыбнулись мне с фотографий на столе.

— В Дикси-Хиллз есть дом, где снимает порнографические фильмы компания, чьим владельцем вы являетесь. «Красное полусладкое».

— Чокнутый сукин сын, — механически повторил Хартфорд. Вены на его шее бились темными пиявками. — Я ничем подобным не владею.

— Владеете. Я совершенно уверен, что и дом записан на вас. — Густые брови Лоуэлла резко изогнулись, демонически приподнявшись. — Это дело для вас — лишь еще один доход. Анонимный, замечу — за исключением первоначальных инвестиций. В этом вся прелесть. Всем плевать. В конце концов, это всего лишь порнушка. — Лоуэлл открыл было рот, чтобы обругать меня или оспорить сказанное, но я перебил его: — Габриэла Хани снималась в тех фильмах… но — еще и в кустарно-подпольных фетиш-видео, где ее избивали и унижали.

— Дочь Энтони Хани?

Джордан прижала руку ко рту. Как и Саттер, она знала Габриэлу большую часть своей жизни. А ведь у нее и стоило в первую очередь спросить, дошло вдруг до меня.

— То, что он мой партнер в международной музейной торговле и… и его дочь якобы была замешана в порнографии… не означает, что я имею к этому какое-то отношение, — попытался оправдаться Хартфорд.

— Я знаю.

Его голос стал ровным, как у диктатора на параде.

— Тогда что, черт возьми, ты такое говоришь?

Джордан тяжело опустилась на стул. У нее голос ожидаемо дрожал.

— Сьюзен тоже была вовлечена, не так ли, Натаниэль? Она была в фильмах Ричи?

Мне стало интересно, строил ли Лоуэлл Хартфорд ледяные замки со своими детьми, отвлекался ли когда-нибудь от своих неотложных дел, чтобы лепить снеговиков на заднем дворе. Иногда даже такие пустяки, как недостача невинных снежных забав, преследуют и не дают покоя всю жизнь.

Если бы я только читал статьи более внимательно, проверяя семью Сьюзен, я мог бы вспомнить тот факт, что он обычно бывал за границей со своим партнером, Энтони Хани.

Мой взгляд переметнулся на Фрэнсиса Мичема.

— Вы также адвокат Энтони Хани, я прав?

Небольшой наклон его головы можно было принять за кивок; пришлось прикусить язык, чтобы не ухмыльнуться. Не отворачиваясь от Мичема, я сказал:

— Трастовый фонд ваших детей был украден, мистер Хартфорд, и вложен в компанию по производству порнографии от вашего имени.

— Полная и абсолютная чепуха! — взвился Мичем.

— Это лишнее. — Я стоял в футе от него. Он сделал шаг ближе к столу. Я повторил этот маневр. Ярость сладостно пульсировала во мне. Ага, ага. Давай-давай.

— Что именно?.. — Тень истинной натуры этого человека наконец показалась в глазах.

— Сколько там было? Четверть миллиона? Мичем позаимствовал их, отбил, вернул нужную сумму на место — и дальше дело пошло само. Я уверен, что «Красное полусладкое» — не единственное предприятие с двойным дном.

Мичем промокнул ладони о штанины брюк — раз, другой, третий. Полагая, что я не слежу за ним чересчур пристально, он сделал еще шажок к столу.

— Но дело вовсе не в прибыли. Я прав, Фрэнсис?

Пот выступил на его щеках. Он попытался зарычать на меня, но это больше походило на фырканье свиньи. Я старался не думать о том, как он выглядел, когда насиловал Сьюзен в детстве, искажая ее самооценку, но сцены вырисовывались сами собой, так что я едва мог видеть сквозь эти фантомы реальность. Глыба льда выросла у меня в животе.

Язык Мичема выскользнул наружу, облизал губы цвета воска.

— Тебе следовало иметь дело с кем-то, у кого побольше ума и получше со здравым смыслом. То есть точно не с Фредериком Малкомбером. Он доложил тебе, что я задавал наводящие вопросы людям в клубе «Мост». На следующий день, когда Джордан попросила меня поприсутствовать на встрече с родителями, вы поняли, что просто так я не пропаду из виду. Ты поручил Малкомберу слежку за мной — но, как обычно, Ирокез перегнул палку, взявшись за дело. Он не смог покончить со мной в похоронном бюро, а вместо решения одной проблемы наплодил три новых. Теперь в дело вмешалась полиция, и Джон Бракман тоже взялся рыть носом землю — и ты испугался, что какая-то ниточка приведет к тебе. Ты испугался, что странная реакция Малкомбера на упоминание Габриэлы Хани вызовет уж слишком много подозрений… поэтому, когда он устранил Бракмана, ты понял, что и сам Фредди сделался непомерной обузой. Поэтому пришлось его убить. — Я перевел дыхание. — И я дал тебе прекрасную возможность провернуть это, Мичем. Его не стало, и ты счел, будто между тобой, девочками и видео не останется никакой связи.

Он каким-то чудом сохранил непроницаемое выражение лица.

— У вас нет доказательств.

— Я не полицейский. Мне ничего не нужно. — Тот запах, который я ошибочно принял за лосьон после бритья, все еще витал над ним. — От тебя прет тем дерьмовым освежителем. Вишня и ваниль. Ты весь провонял тамошним смрадом.

— Ваших слов хватит на два обвинения в клевете.

— Ну тогда попробуй меня обвинить. — Бракман оказался то ли умнее, то ли безумнее, чем я думал. Либо он изначально подозревал Мичема по каким-то причинам, либо вообще прочесывал все окружение — и всех рассматривал как врагов. — Пистолет Джона Бракмана был разряжен, когда он добрался до Блюджей-драйв. Ты нашел пули и зарядил его, и хотя ты, должно быть, стер свои отпечатки с рукоятки и спускового крючка, я сомневаюсь, что тебе пришло в голову вытереть сами пули.

Его глаза вылезли из орбит.

— Распространенная ошибка, — заметил я, понятия не имея, по силам ли хоть одной криминалистической лаборатории в мире снять отпечатки пальцев с пуль. О чем-то таком, впрочем, я всегда упоминал в своих книгах. — Стоило читать больше детективов — так бы, глядишь, и не оплошал…

Хартфорд деликатно прошептал:

— Ты же это не всерьез, верно?..

— Боже мой, — сказала его жена. — Фрэнсис? Что-нибудь из этого — правда? Неужели то, что он говорит…

Каждый нерв в моем теле стал в два раза чувствительнее обычного. Я слегка дрожал.

— Тебе было доверено благополучие двух семей, а ты жестоко обращался с их детьми, помыкая девочками так, что мазохизм и самоубийство стали не опциями, а единственно возможными вариантами. — Мои руки тряслись. — Когда одной жертве приходит конец, все внимание переключается на другую.

Я безумно надеялся на ошибку. На то, что хватанул за край, пошел на поводу у пустых миражей. Мне было больно сейчас смотреть на Джордан. Лучше бы она вообще ушла. Все внимание я обратил к Лоуэллу Хартфорду — как он смотрел на единственную оставшуюся в живых дочь, как лицо его серело, будто сигаретный пепел.

Нежный, почти заботливый, ее голос был голосом жертвы, которая приходит, чтобы ублажить мучителя, полагаясь, что в какой-то момент, при полном содействии с ее стороны, ситуация улучшится:

— Ты же говорил мне, что, если я ничего не скажу, ты ее не тронешь.

Мичем сделал еще один шаг к столу — и наконец-то сделал свой ход. Он ухватился за пресс-папье, высоко поднял его, намереваясь обрушить на мой череп.

Но я оказался проворнее, сграбастав канцелярский нож с того же стола.

Им я и перерезал ему горло от уха до уха.

В конце концов, кто-то позвонил в полицию. Лейтенант Смитфилд и две патрульные машины прибыли, чтобы навести порядок под занавес, но только после того, как натекшая из тела Мичема лужа крови затекла Хартфорду под стол и добралась до его ног.

Смитфилд внимательно слушал, пока копы допрашивали всех подряд, врачи скорой стояли в дверях, ожидая, когда можно будет забрать мертвеца. В голове у меня стучало, но я надеялся, что эта мигрень — последняя в сезоне. Уходя, я заметил, как Джордан обнимает мать. Ямочки были на месте. Лоуэлл Хартфорд сидел с двумя женщинами, которые все еще оставались в его жизни, слушал, разговаривал и обнимал их.