Основной конкурс (5 конкурс)

Если так, то они недалеко ушли от животных. Продолжение рода как основа для общества? Видимо, в этом повинен короткий срок жизни.

Еще один не до конца понятный термин – «война». Они так называли борьбу с нами. Но «войны» встречаются и раньше того времени, когда мы сформировались как вид. Я немного даже в тупике. Они уничтожали друг друга? Звучит откровенно глупо. С какой целью? Возможно, здесь надо учесть фактор того, что их было очень много. (Форма естественного отбора?)

Наконец, я столкнулся с понятием, которое вообще никуда не приткнуть. «Ненависть». Ну вот что этим, спрашивается, они хотели сказать? Как будто крайнее отвращение, но как будто и нет. То ли страх, то ли злоба, но определенно – желание уничтожить.

Ладно, с этим еще работать и работать.

Зато моя теория «почему мы» получила пару серьезных доводов. При всей свой «разумности» они были очень неразвиты в плане межличностных связей, строения общества и внутриличностной эволюции. Того, что я бы назвал «внутренней культурой» в противовес внешней, вещественной.

Забавно.

Такой высокий уровень развития технологий и столь примитивная «внутренняя культура»? Думается, что они бы и без помощи наших предков самоуничтожились.

Хотя, кто знает – возможно, они бы неспешно развивались в нужном направлении, не появись мы.

Шестой день кассельской половины

«Ависен у нас фантазер».

Чудно! Не хватало мне выслушивать подобное от людей, которые по одному сколотому черепу строят гипотезы о всепланетных катастрофах.

За обедом все спорили так увлеченно, что забыли даже толком поесть.

Кое-кому моя версия пришлась по душе. Но все больше шумят насчет того, что «ты их записываешь в животные» (никуда я никого не записываю); «ты преувеличиваешь их физические данные» (а так сложно почитать выводы генетиков или хотя бы исследования скелетов).

Ничего, это даже хорошо, что много возражений. Учту их в своей монографии.

Вечером Тиссеон прислал целый восторженный трактат, посвященной своим изысканиям. Он, кажется, решил поломать всю научную традицию. Утверждает, что наш вид сформировался не в Начальной Эре, а куда как раньше. Опираясь на данные из художественных сочинений (идиот, нашел на что опираться) пишет, что мы являемся не следующей ступенью эволюции, а видом, развивавшемся одновременно с ними.

Мне даже стало смешно. Подумать только, он обнаружил свидетельства о каких-то монстрах (долго живут, при том хрупкие, болезненные, существовать могут только в искусственно улучшенной среде, боятся солнечного света, зовутся «вампирами») и утверждает, что это ранние свидетельства о нас!

Конечно, я тут же отписал ему предлинный перечень контраргументов. Начиная с того, что теплокровные животные не могут питаться одной кровью, и заканчивая тем, что у этих самых «вампиров» нет тех социальных и психологических преимуществ, которые помогли нам выиграть в эволюционной борьбе.

Лин тут заглянул мне через плечо и прочитал последнюю запись. Сказал, что совпадение с «вампирами» забавное, но не полное. И не в видоопределяющих чертах.

«Это лишь доказывает, что все, однажды выдуманное, может где-то существовать на самом деле».

Иногда я думаю, что Лин для меня даже слишком умный.

– --

Дом железного лосося

Первую чешуйку подбросили в тот день, когда Пиийто, за исключительную мелочность прозванный Воробьем, привел вторую жену.

Новость облетела замок и добралась-таки до Высокой башни, вынудив Кертту отложить чертежи. Она заперла в сундук железные трубки и склянки с маслом, а пустой бочонок выставила за порог – не подходит. Бочонок унесут, как уносили глиняные горшки, шелковые сеточки, обмазанные дегтем, рыбьи тонкие пузыри и многие иные сосуды. Они не годились для задуманного Кертту точно так же, как сама она не годилось в жены Пиийто.

Все это знали.

– Добро пожаловать, дорогая, - сказала Кертту дебелой девице в скромном сером платье, излишне узком в груди и на животе. Девица пахла рыбой, что, впрочем, не слишком удивило Кертту. Во владениях Пиийто рыбой пахло все, кроме, пожалуй, самой рыбы.

– Видишь? Вот такой должна быть женщина! Она родит мне наследника, - Пиийто ущипнул новую жену за бок. – Ее старшая сестра родила восьмерых. И все – мальчишки.

Девица молчала.

Круглолица. Толстогуба и щекаста. Ее шея коротка, плечи покаты, тело округло, а кожа смугла, жестка на вид.

– Покажи ей дом. И это… надень ее, чтоб перед людьми не стыдно. Праздник скоро, - велел Пиийто, потирая руки.

Он выглядел довольным, и Кертту поняла, что за жену запросили сущие гроши. А может статься, что родня ее и вовсе приплатила Воробью за право пририсовать к родовому древу серебряного малька.

Звали девицу Ванамо.

Было так: в начале не было ничего, кроме головы лосося. Но упал с небес железный гвоздь, который прозвали Мааннэла, и расколол голову. Хлынула кровь лосося и стала водой. Выклевали птицы все мясо и слепили Линнумаа, верхний мир. Люди забрали большие кости и построили Похьялу. Получилась земля от края до края мира, да только все равно не хватило места всем. Жила среди людей ведьма по имени Сюэятар. И была она столь уродлива, что даже деревья отворачивались, не желая видеть ее. А люди вовсе камни вслед бросали.

– Хорошо, - сказала ведьма. – Живые от меня отворачиваетесь, так мертвыми ко мне придете.

Вырвала она из Похьялы кусочек грязного лососевого зуба и бросила в море. Так возникла темная страна, прозванная Туонелой. А из плевка Сюэятар родились Туони, железнозубые стражи…

Кертту не успевала. Она торопилась, ввинчивала трубки в слабое тело, стирала ветошью прозрачную кровь, замазывала раны смолой и скулила, отсчитывая чешуи. Выгравированные имена царапали пальцы, врезаясь в память. Их с каждым днем становилось больше. А тело по-прежнему не желало родниться с железом.

Когда на башне вспыхнул сигнальный огонь – лосось идет! – Кертту расплакалась.

От злости.

…было так: пролегла между Похьялой и Туонелой огненная река, а реку перегородили круглые ворота. Сторожил их Туонен-укко, хромой старик, а помогала ему Туонен-акка, безглазая жена его. Породили они множество сыновей и дочерей, малых ростом, черных лицом и свирепых, как одичалые псы. Денно и нощно носились они по Туонеле, крича от голода, но не находили пищи и сильные ели слабых, а слабые – прятались…

Лосось шел от моря. Старые рыбины с разъеденной солью чешуей заполонили русло реки. Масло кипело и выплескивалось на берега, оставляя на камнях потеки ржавчины. Хрустели плавники и скрежетали тела, сталкиваясь друг с другом.

Лосось шел.

Позади остались Малые пороги и Гольин перекат. Узкая жерловина Сулова вала в очередной раз создала затор, к которому загодя послали жестянщиков с разрешением брать рыбу. Ее и брали. Цепляли крюками за острые жаберные дуги, тащили и уже на берегу вспарывали брюхо, вываливая яркий металл недозревшей икры в корзины.