Особняк на Соборной

Антон Иванович, уступая жене, тоже туда иногда ходил, но старался быть незаметным, чаще доброжелательно улыбался, чем говорил. Говорливых в этой среде всегда было много, равно как и откровенно злобствующих против Советов – один Мережковский чего стоил. Деникин в таких случаях отмалчивался, осторожно оглядывая пространство из-под кустистых бровей. В нем, старом воине и опытном генштабисте, никогда не затихало чувство опасности. Он-то знал, что такое агентурная работа во вражеской среде и уж точно догадывался, что все эмигрантское «поле» давно находится под контролем красных. Кто же они, эти «контролеры»? Ведь где-то рядом бродят?.. Антон Иванович в отличие от неосторожной богемии, живущей всегда по законам чувств, изучал разведывательное дело в академии Генерального штаба и хорошо знал, что это самые неожиданные люди, на кого и не подумаешь. Но даже он, старый, стреляный волк, не мог и предполагать, насколько не по возрасту была изобретательна советская разведка…

Иногда приезжала Надя Плевицкая, знаменитая певица, русский соловей, как ее назвал еще император Николай II. Она часто была в обществе мужа, Николая Скоблина, бывшего командира корниловского полка, высокого, подтянутого красавца. Певица была на десять лет старше его и, судя по всему, любила безмерно и страстно. А вот Деникин недолюбливал Скоблина еще с екатеринодарских времен, хотя всегда отдавал должное его храбрости и мужеству, несколько показному, но несомненному. Приняв полк сразу после смерти Корнилова, при котором состоял генералом для особых поручений, Скоблин в каком-то селении под Курском в отчаянной сабельной атаке отбил у красных пленных, среди которых неожиданно оказалась Плевицкая. Ее «голубил» какой-то эскадронный командир, зарубленный казаками в бою. С тех пор они не расставались, а однажды в Рождество по приглашению Ксении Владимировны были гостями в особняке на Соборной. Плевицкая знала и любила Екатеринодар, до войны несколько раз бывала здесь с концертами, как-то приезжала даже с крестьянским поэтом Клюевым, а в Сочи пела с самим Шаляпиным.

Тот вечер в доме Фотиади запомнился особенно. Горели елочные свечи (электричества, как всегда, не было), и запах хвои заполнял большую гостиную. Плевицкая взяла гитару и тихо запела, так тихо, что голос, словно далекое эхо, пробивался сквозь еловые лапы, заполняя душу неосознанным волнением. Ксения, ожидавшая ребенка, сидела в дальнем углу и, закутавшись в шаль, тихо плакала. Скоблин безмолвно замер, прислонившись к дверному косяку. Отблеск свечей отражался на георгиевских крестах, пряжках портупеи. Он всегда и везде был очень эффектен, дамам сильно нравился, чем мучил Плевицкую бесконечно.

Здесь, в Париже, появление Надежды Плевицкой на публике тоже заканчивалось слезами. Она медленно всходила на подмостки – гибкая, искусительная, туго затянутая в таинственно мерцающий муаровый шелк и после нескольких аккордов начинала петь свою знаменитую:

Замело тебя снегом, Россия,Запуржила седою пургой,И печальные ветры степные,Панихиды поют над тобой…

Пронзительная печаль прокалывала всякое русское сердце, снова воскрешая ужасные картины: чавкала непролазная кубанская степь, свистели в ушах ледяные пронизывающие ветры, снова остро смердило орудийным порохом, лошадиным потом и окаменевшими от крови бинтами. В кафе устанавливалась напряженная тишина, переставали звенеть стаканы, только еще гуще пахло табаком. Стараясь не скрипнуть, неслышно входили крепкие мужчины с мужественным профилем. Они замирали у входа, бывшие офицеры Добровольческой армии: дроздовцы, кутеповцы, корниловцы, донские и кубанские казаки, ныне парижские таксисты и слушали, стиснув зубы, играя желваками впалых щек. Так уж произошло, что выше таксиста русский эмигрант в Париже редко поднимался. Он крутил баранку и ждал нового приказа, ждал, накапливая нетерпение. Ни у кого тогда не было сомнений, что вопрос возвращения на Родину – это только проблема времени, причем недолгого…

Русский общевоинский союз (РОВС) был очень серьезной организацией, с четко выраженной антисоветской наступательной ориентацией. Военная эмиграция, разбросанная по всей Европе, представляла собой резервные части и соединения, готовые в любое время выступить в новый поход. Деникин был причастен к созданию РОВСа, и по его рекомендации, после внезапной смерти в апреле 1928 года Врангеля, председателем был избран генерал Кутепов, тот самый Александр Павлович Кутепов, что был «посаженным отцом» на свадьбе в Новочеркасске.

Но Кутепов близок к Деникину не только этим. Они познакомились еще в Маньчжурии, во время русско-японской войны. Начальник штаба дивизии Деникин обратил внимание на двадцатилетнего ротного командира, тактически грамотно организовавшего оборону позиций крупнокалиберной корпусной артиллерии.

– Что заканчивали? – спросил Деникин, шагая вдоль рвов, выкопанных по всем правилам фортификационного саперного искусства.

– Петербургское пехотное училище, Ваше превосходительство! – четко вскинул руку к козырьку пропыленной фуражки юный подпоручик.

– Грамотно организованы флеши, ничего не скажешь, – похвалил командир. – В училище осваивали?

– Так точно!

– Хорошо закончили?

– По первому разряду, Ваше превосходительство! – и добавил: – С золотой медалью!..

Впоследствии у Деникина было еще немало поводов отмечать служебные успехи Александра Кутепова, к тридцати годам ставшего командиром дивизии, кавалером Георгиевских крестов. Он входил в ближайший круг Командующего и одним из первых поздравил его с рождением дочери, придя в дом Фотиади с неожиданным для той поры букетом берберов. Деникин особо ценил у Кутепова редкое чувство офицерской порядочности и преданности добровольческому движению. Это его усилиями и умением выведенный из Крыма в эмиграцию армейский корпус сохранил полную боеспособность и даже здесь, на каменистом безжизненном турецком берегу, почти сразу после выгрузки начал боевую учебу. При выборах на пост главы РОВС(а) Деникин дал Кутепову блистательную характеристику, подчеркнув его способность к стратегическому мышлению без потери при этом тактических навыков на уровне того же ротного командира.

Знать бы Антону Ивановичу, что подобную характеристику генералу Кутепову подготовило и Главное разведывательное управление Красной Армии, где все его достоинства подавались как особая опасность для Советского Союза. Деникин догадывался, что Советы не дремлют, но даже его изощренный опыт не мог предполагать, насколько глубоко пронизано парижское пространство щупальцами советских спецслужб…

Русский общевоинский союз со штабом в Париже беспокоил и постоянно находился в поле зрения Сталина. он был хорошо осведомлен о каждом наиболее значимом кадровом перемещении его руководителей, а тем более о первом лице – генерале Кутепове. Еще при корниловском наступлении на Екатеринодар Кутепов командовал ударной ротой в передовом офицерском полку, в том самом, которому противостоял отряд Хижняка.

Группа «Яши» и другие

В ночь на 30 марта 1918 года в жестоком боестолкновении на окраине города гибнет от винтовочной пули любимец Корнилова подполковник Митрофан Нежинцев, командир полка, в котором были собраны хорошо подготовленные в физическом, моральном и в военном отношениях бойцы. По современным понятиям, это был некий спецназ, находящийся в личном распоряжении командующего и он бросал его на самые ответственные участки. Корнилов тяжело переживал гибель Нежинцева, любил его как сына. Вспоминают, что ночью несколько раз заходил в сарай, где лежал покойный, долго молился, меняя у изголовья восковые свечи, положил в гроб полковничьи погоны, туда же вызвал Кутепова и над телом Митрофана приказал ему вступить в командование нежинским полком. В сущности, это оказался последний приказ Корнилова. Через несколько часов он погибнет от шального снаряда. Ночью конники Кутепова вместе с текинцами, личным конвоем командующего, сопроводили тела Корнилова и Нежинцева к месту тайного погребения, возле немецкой фактории Гочбау. Скоблин тоже присутствовал на правах близкого человека и личного адъютанта Лавра Георгиевича. При втором (успешном) наступлении на Екатеринодар он примет от Кутепова корниловский полк, а тот по приказу Деникина заступит командиром первой дивизии вместо убитого в бою генерала Маркова.

Безусловно, ставший в эмиграции видной политической фигурой, Кутепов и в мыслях не допускал, что его боевой товарищ, с которым в тяжелых испытаниях делили шинель и кусок хлеба, переметнется к противнику и станет одним из ключевых агентов большевиков под кодовой кличкой «Фермер». Дата и обстоятельства его вербовки до сих пор большая тайна, в том числе, кто на кого влиял – Скоблин на жену или Плевицкая на мужа. Во всяком случае, РОВС обвинил в предательстве обоих, хотя трудно предположить, что романтичная, бесконечно влюбленная, содержащая на свои средства молодого и видного мужа Плевицкая способна в такой связке на лидирующую роль. Скорее это был Скоблин, ведь не случайно проницательный Деникин почему-то не доверял ему. Прямых фактов измены не имел, однако не доверял и недоверие это из года в год крепло, особенно подогретое таинственным исчезновением Кутепова в январе 1930 года. Тот провалился, как сквозь землю – пошел вечером выгулять собаку и не вернулся, возбудив массу слухов и подозрений. Только через шестьдесят шесть лет престарелый, полуслепой, отсидевший во Владимирском централе пятнадцать лет, бывший начальник иностранного отдела НКВД Павел Судоплатов приоткрыл сию тайну…